Он отправил СМС, проверил, чтобы от рабочих, устанавливавших дверь, не осталось случайного следа, для этого Ларин скрупулезно с помощью фонарика изучил каждый сантиметр от входа до подвала. Спустившись, он прошел по коридору с кирпичными стенами, усыпанными белесой бахромой, вдоль которых на высоте чуть выше человеческого роста тянулись толстые свитки черных скрученных кабелей.
Открыл тяжелую искореженную снаружи дверь, которой пару часов назад и в помине не было: петли не скрипели, замок проворачивался с легким щелчком. Ларин достал из спортивной сумки портативный газоанализатор вместе с противогазом, нахлобучил шлём – маску с большими стеклами для глаз на голову, резина сразу прилипла к лицу, дышать стало тяжело, он тут же вспотел.
Последний раз он одевал такую штуку семь лет назад на сборах в армии, где они пару раз выстрелили из автомата, а все остальное время драили плац и штудировали действия личного состава на случай ядерного удара вероятного противника.
Затем Ларин откинул стальную крышку люка в центре комнаты, осветил внутренности шахты ярким светодиодным фонарем: скобы, загнанные в стену колодца вместо ступенек, уходили вниз. Примерившись, он повернулся к люку спиной, пошарив ногой, нащупал ступеньку, казавшуюся очень хлипкой. Потом опустил вторую ногу и, перебирая руками, начал спускаться.
Глава 37
– Инна Федоровна, – Света обратилась к сидящей за столом дородной женщине в белом халате, на лице которой застыло мрачное недовольство: уголки губ были опущены, темные усики под крупным носом топорщились в разные стороны, водянистые глаза навыкате не предвещали ничего хорошего, – можно я спущусь, малышка еще в реанимации, толком не говорят…
Селиванова Инна Федоровна, заведующая отделением, окинула ее ледяным взглядом, в руках она вертела пустой шприц.
Сфокусировавшись на просительнице, Селиванова не сказала сразу, по своему обыкновению, слово «нет», вырывавшееся обычно автоматически. По ее большому убеждению, подкрепленному двадцатилетним опытом руководства отделением, только таким образом удавалось сохранить порядок во вверенном ей царстве рожениц: строгость, жесткость, пунктуальность. Если раньше женщины сами худо-бедно соблюдали дисциплину, в новом веке они как с цепи сорвались, палата превратилась в пресс-центр, забегаловку и отделение инстаграм одновременно. Доходило даже до распития пива и напитков покрепче, не говоря уже про курение смесей.
– А, это ты. Пока нет известий, – призналась она и было видно, что несмотря на злобный вид и жесткий невыносимый характер, слова даются нелегко. – Ни хороших, ни плохих.
Света опустила плечи. Каждый миг она балансировала на грани, опереться на Диму не могла, да и чем бы он помог, когда сам выбивается из сил, – она это прекрасно понимала.
– Но… – продолжила Селиванова, – я могу сказать тебе по секрету…
Света напряглась, ее глаза широко раскрылись, одной рукой она взялась за стол, чтобы не упасть. Костяшки пальцев на руке побелели, кисть мелко задрожала.
– Там дежурит Доценко, знаешь его?
– Это врач, который принимал у меня роды.
– А, ну да…
Света слышала краем уха, что Доценко – местный бог, и люди в приемном покое шепотом произносят его имя, когда спрашивают друг у друга, к кому попали. Если выясняется, что к Доценко, слышен облегченный вздох, если нет, – сочувствующее «ну он наверняка рядом будет, не волнуйтесь так».
Света кивнула.
– Ну вот… Он, сама знаешь… Сделает все. Так что ты хотела? – Селиванова взглянула на часы, – выйти дыхнуть?
– Да.
– Ты знаешь, не положено ведь. Но… так и быть. Тебе не повредит немного развеяться, а то скоро сама к Доценко попадешь с таким настроем. Иди. Я к тебе в палату пока заселять никого не буду, подождем результатов…
– Спасибо.
– Что спасибо… сама вот переживаю, хотя обычно… – она отвернулась к окну. После первого же аборта Селиванова потеряла возможность иметь детей и по детской глупости, наивности, граничащей с тупостью, решила, что это благо. – … мне все равно, – закончила она фразу еле слышным голосом. По ее щекам текли слезы.