Барбара (указывая на снаряд). Разве нет власти выше этой?
Казенс. Есть, но эта власть может уничтожить высшую, как тигр может уничтожить человека; поэтому человек должен захватить сначала вот эту власть. Я понял это во время последней войны Турции с Грецией. Мой любимый ученик уехал сражаться за Элладу. Моим прощальным даром ему был не экземпляр «Республики» Платона, а револьвер и сотня андершафтовских патронов. Кровь каждого турка, которого он убил,— если он вообще кого-нибудь убил,— падет на мою голову так же, как и на голову Андершафта. Этот поступок предопределил мою судьбу. Вызов вашего отца довершил дело. Посмею ли я объявить войну войне? Посмею. Должен объявить. И объявлю. А теперь — все между нами кончено?
Барбара (тронутая тем, что он явно боится ее ответа). Глупый мальчик. Долли! Разве это возможно?
Казенс (вне себя от радости). Значит, вы... вы... вы... О, где мой барабан? (Размахивает воображаемыми палочками.)
Барбара (сердясь на его легкомыслие). Берегитесь, Долли, берегитесь! О, если б можно было уйти от вас, от отца и от всего этого! Если б мне крылья голубки, я улетела бы на небеса!
Казенс. И оставили бы меня?
Барбара. Да, вас и всех других своевольных и непослушных детей человеческих. Но я не могу. Я была счастлива в Армии спасения один короткий миг. Я ушла от мира в рай энтузиазма, в экстаз молитвы и спасения душ, но как только у нас вышли деньги, все свелось к Боджеру: это он спасет наших людей, он и Князь тьмы — мой папа. Андершафт и Боджер — их рука достает везде: когда мы кормим голодного, то кормим их хлебом, потому что другого хлеба нет; когда мы лечим больного, то лечим в больницах, которые учреждены ими; если мы отворачиваемся от церквей, которые построены ими, то лишь для того, чтобы преклонить колени на улице, которая вымощена ими же. До тех пор, пока это будет продолжаться, от них никуда не уйдешь. Игнорировать Боджера и Андершафта — значит игнорировать жизнь.
Казенс. Я думал, что вы решили игнорировать оборотную сторону жизни.
Барбара. Оборотной стороны нет — жизнь едина. Я готова вынести все дурное, что выпадет мне на долю, будь это грех или страдание. Я желала бы, чтобы вы избавились от мещанского образа мыслей, Долли.
Казенс (ахает). От мещанского... Выговор! Выговор мне! От дочери подкидыша!
Барбара. Вот почему я не принадлежу ни к какому классу, Долли: я вышла прямо из сердца народа. Если б я была мещанкой, я повернулась бы спиной к отцу и его профессии и мы с вами зажили бы в какой-нибудь студии, где вы читали бы журналы в одном углу, а я играла бы Шумана в другом; оба в высшей степени утонченные и совершенно бесполезные люди. Я скорее предпочла бы мести это крыльцо или служить кельнершей у Боджера. Знаете, что случилось бы, если бы вы не приняли предложения папы?
Казенс. Хотел бы знать! .
Барбара. Я бы вас бросила и вышла замуж за того, кто принял бы это предложение. В конце концов, у моей матери больше здравого смысла, чем у всех вас, вместе взятых. Я почувствовала то же, что и она, когда увидела этот город: он должен быть моим, я не буду в силах с ним расстаться никогда, никогда; только ее здесь увлекли дома, кухни, скатерти и посуда, а меня — человеческие души, которые нуждаются в спасении; не слабые души в истощенных телах, проливающие слезы благодарности за кусок хлеба с патокой, а сытые, задиристые, чванные люди, которые умеют постоять за свое достоинство и за свои маленькие права и думают, что мой отец им обязан тем, что они нажили ему столько денег,— впрочем, так оно и есть. Вот где действительно нуждаются в спасении. Отец уже никогда не бросит мне упрека, что мои обращенные подкуплены куском хлеба. (Преображается.) Я отказываюсь от подкупа хлебом. И от подкупа блаженством на небесах. Пусть божье дело творится бескорыстно, для него бог и создал нас, ибо это есть дело живых. Когда я умру, пусть он будет в долгу у меня, а не я у него, и я прощу его, как подобает женщине моего круга.
Казенс. Так, значит, дорога жизни идет через фабрику смерти?
Барбара. Да, да. Поднять ад до неба, а человека до бога, открыв источник вечного света в юдоли мрака. (Хватает его за руки.) Неужели вы подумали, что бодрость никогда не вернется ко мне? Поверили, что я могу быть дезертиром?.. Что я, которая вышла на перекресток, чтобы открыть свое сердце народу, и говорила с ним о самом святом и о самом важном, — что я могу вернуться назад и вести светский разговор о пустяках в гостиной? Никогда, никогда, никогда! Майор Барбара умрет сражаясь. И мой мальчик Долли со мной, и он нашел для меня настоящее место и работу. Слава тебе, боже, аллилуйя, слава тебе! (Целует Казенса.)