Сюзи, 23: «Сейчас уточню у своего духовника»
Развернувшись к аквариуму, который с новой подсветкой выглядит просто волшебно, обращаюсь к пятнистому сому — анциструсу обыкновенному по кличке Тигр:
— Падрэ, как вы считаете?
Тигренок меня игнорирует, усиленно обцеловывает искусственные кораллы и шевелит усами.
— Ясненько, — киваю.
Сюзи, 23: «Через две недели»
Тимур, 32: «Тогда спишемся»
Озабоченный дурак.
Ненавижу.
С яростью забрасываю Бойцова сообщениями:
Сюзи, 23: «Погоди, Тимурчик»
Сюзи, 23: «У меня для тебя кое-что есть…»
Сюзи, 23: «Вот…»
Прикрепляю фотографию, добытую с таким трудом.
Грудь у Ритки, конечно, что надо. Крупная, белая, налитая, с ярко-розовыми, просвечивающими через тонкое кружево сосками.
«Вау…» — прилетает от Бойцова реакция.
Тимур, 32: «Ещё хочу!»
— Хорошего помаленьку, чудовище, — отчаянно шепчу, вырубая компьютер.
Уж очень мужчины любят ускользающих женщин. Будет теперь смотреть на фотографию и вспоминать о Сюзи.
А о Лерке Завьяловой не будет…
Отправляюсь в душ и усиленно тру свое тело мочалкой. Дышу часто. От эмоций приходится даже всплакнуть.
Я за всё отомщу. За всех женщин, обиженных вот такими Казановами. За его сегодняшние обидные слова. За холодность.
И за то, что теперь у меня нет автографа любимого КиШа…
Глава 9
— Вау.
Опускаю взгляд и расфокусировано осматриваю прекрасное лицо Тимура. Густые брови, темные глаза, правильной формы нос. А ещё выдающиеся скулы, на которых поселился едва заметный, лихорадочный румянец. Мой любимчик — заросший щетиной подбородок, и главное — приоткрытые бледно-розовые губы, растягивающиеся в симпатичную ухмылку.
— Что? — переспрашиваю нахмуриваясь.
Ничего спросонья не понимаю.
— Ещё хочу! — шепчет Бойцов и кивает на округлую грудь.
Нависая надо мной, натягивает ткань белой майки от старости больше похожей на марлю и абсолютно не скрывающей ни одной детали.
Вздрагиваю.
— Ох, — выпускаю в воздух. — Ти-имур! Не-е-ет.
Пальцами врываюсь в «ёжик» из мягких волос и не грубо оттягиваю.
Нельзя.
Он мой начальник. Мы коллеги.
Нельзя и точка.
Пока эти мысли, словно запоздалые телефонограммы, проносятся в голове, я продолжаю наблюдать, как жесткие губы и горячий язык терзают торчащий сосок прямо через ткань.
По телу прокатываются мощные разряды. Они множатся, растут, становятся всё ярче, а затем со всех уголков расслабленного тела ручейками стекаются в низ живота. Там замирают, будто на площади в ожидании праздничного фейерверка ко Дню города.
Желание всячески сопротивляться иссякает, потому что я, черт возьми, просто обожаю фейерверки.
— Тимур, Тимур, Ти-мур, — шепчу как завороженная.
Губы облизываю.
Изрядно намочив слюнями майку над одним соском, Бойцов переходит ко второму. Терзает его ещё безжалостнее, кусает, тихо рычит.
Его ладони разгуливают по моему телу. Гладят бедра, касаются между ног. Раздвигаю их, чтобы ласки стали ещё откровеннее. Чувствую настойчивые пальцы на клиторе, доверчиво трусь о них промежностью.
Всхлипываю от отсутствия оргазма.
— Ти-имур, — морщусь.
Он оставляет сосок, приподнимается и… ядовито усмехнувшись, выговаривает:
— Валера, Валера… «На троечку» говоришь?
— Что…
Словно из-под воды выплываю.
— Валера, — нависает надо мной мама. — Валерка, черт тебя дери, девка.
— Что? — вскакиваю с места и сразу же проверяю на себе злополучную майку.
Краснею хуже вареного рака.
— Что — что? На работу говорю опаздываешь. Лыбишься во сне аки дура, вся в отца козла.
— Сон приснился, — бурчу под нос, натягивая мохнатые тапки.
Несмотря на нестандартный подъём и всё ещё будто бы присутствующий, еле уловимый флёр полуголого майора, аппетитно завтракающего моими сосками, чувствую себя пришибленной. И мир меня окружает такой же. В салоне автобуса — удивительно тихо, в отделении тоже.
Скинув черное пальто, на которое я наконец-то заменила слишком жизнерадостный кислотно-желтый плащ, заправляю выбившуюся водолазку в джинсы и усаживаюсь на своё рабочее место. Разбираю вчерашние показания. Оформляю всё согласно букве закона, подготавливаю к сдаче следователю.
Затем воровато озираюсь. Кабинет у нас просторный, но уж слишком захламленный. Мужики ведь работают. Всё ненужное из дома вечно сюда тащат.