— Борис Николаевич, можно войти? — пищу, приоткрывая дверь.
— Завьялова, — слышу бас. — Ты в МЦФ работаешь, что ли? Сколько можно обращаться не по уставу?
— Товарищ подполковник, разрешите войти, — тут же исправляюсь и киваю коллегам.
Кологривый хитро улыбается, Яша подмигивает, остальные, как обычно, делают вид, что Валерия Завьялова невидимка. Хоть голая ради проверки не приходи.
— Заходи уже, горе луковое, — вытянутой ладонью зовёт. — Ты-то нам и нужна.
— Я? — округляю глаза, сердце заходится.
Я ведь мечтала об этом. Чтобы наконец-то признались, что нужна, а не просто так бумажки перебираю.
— Командируем тебя на первое ответственное задание, — торжественно произносит дядя. — С майором в поля пойдешь.
Улыбается хитро.
Подполковник. Улыбается. Забавно.
— С майором? — повторяю завороженно и перевожу взгляд на Бойцова. — В по-ля?
Замечаю, что краснота на лице у Бориса Николаевича, по всей видимости, передается воздушно-капельным путем, потому что Тимур неестественного багрового цвета.
А ещё он сегодня гладко выбрит. Это так необычно, что я подвисаю.
— Это бред, — цедит он сквозь зубы. — Детский сад, блядь.
— Отставить «блякать»… и перечить начальству, — мрачновато осаживает его подполковник.
Мужчины смотрят друг на друга, словно соревнуются в тяжеловесности взгляда. Как по мне, выигрывает всё-таки подполковник.
— К чему карнавал? — откидывается на спинку стула Бойцов. — Заявимся к Непейвода в загородный дом, возьмем с поличным, отыщем чертову диадему и закроем дело.
Ого.
Значит, они за ночь как-то выяснили, что виноват главная добродетель усадьбы?.. Интересненько.
— А если диадема уже не в доме, умник? — кричит Борис Николаевич. — А если они хранят её в банковской ячейке, в городской квартире? Какой идиот будет под подушкой прятать краденное?
— Всё равно есть масса вариантов, как можно провести расследование.
— Можно. Только пройдёт куча времени, а по головке за это никто не погладит. Мне уже всю плешь проели, что мы в стоге сена трактор отыскать не можем. Начальство направление к окулисту на весь отдел отправили. Шутники, ё-моё.
В начальском кабинете вдруг устанавливается тишина, которую я решаю нарушить, подав голос:
— Мне кто-нибудь скажет в чём тут дело?
— Сядь, — приказывает начальник. Тот, что родственник мне. Другой просто смотрит на меня и молчит. — На следующей неделе у Непейводы приём намечается. Мать Кима носом рыла их родословную последние лет пять. Теперь всех собирает на сходку. Даже тех, кто седьмая вода на киселе. Поедете с Бойцовым в качестве троюродного дядюшки по матери и его супруги.
— Супруги? — морщусь.
Беглым взглядом снова прохожусь по торсу майора и останавливаюсь на пасмурном лице. Так вот, на что ты так взъелся?
— В общем, возражения не принимаются, — заканчивает утренний развод подполковник. — На кону честь мундира, ныть как девочки прекращаем и расходимся.
Ножки стула под Бойцовым безбожно скрипят. Он тяжело дышит, хватает со стола папку с материалами дела по усадьбе и, не прощаясь, выходит.
— Валерия, задержись, — просит дядя.
Осторожно киваю и терпеливо жду, пока выйдут все остальные.
— Как там Агриппина?
— Мама? Как обычно, — закатываю глаза.
— С водой вопрос закрыли? Сама поди полезла?
— Конечно, — смеюсь. — Вы же её знаете.
Дядя цыкает недовольно. Братско-сестринские отношения у них довольно странные, но я в них не лезу.
— А ты как сама? Не обижают? — прищуривается.
— Нет, — гордо встряхиваю волосами. — Я сама кого хотите обижу.
— Ну-ну, смотри у меня. Чтобы на работе никаких шур-мур, — произносит дядя и кивает в сторону двери. — Ноги в руки и работать.
— Служу отечеству, — поднимаюсь с места.
Какие уж тут «шуры-муры»?
С Бойцовым бы разобраться. Он такой непредсказуемый, что я вообще не представляю, как отреагирует на утреннюю исповедь «Сюзи». И что меня завтра ждет, тоже не знаю. Может, ещё хуже, чем сегодня будет.
Надеюсь, только, что до дяди моё перформанс всё же не дойдёт, иначе со стыда сгорю.
Забираю пальто из дежурки и следую в наш кабинет. Перспектива изображать с Бойцовым семейную пару не видится мне радужной, но если надо для дела, то Валерия Завьялова всегда готова.
Рядом со входом, снова замечаю развязавшийся шнурок и наклоняюсь, чтобы исправить оплошность.