— Пропал?
— Вечером ушел на воскресную партию в покер и к полуночи должен был вернуться. Жена сказала, что он не пришел домой и от него нет никаких известий.
— В котором часу?
— В восемь. Когда она проснулась, то удивилась, что мужа нет дома, а его постель холодная.
— Его постель?
— Супруги спят в разных комнатах.
Они подошли совсем близко, и Сервас изготовился. Со всех сторон мост был освещен прожекторами. В их слепящих лучах туман напоминал клубы дыма на поле боя, все вокруг плыло и пенилось в них. Скалы и поток под мостом тонули в испарениях, которые перерезал острый клинок белого света. Грохот потока сливался в ушах Серваса с шумом крови и отчаянным стуком сердца.
Тело было абсолютно голое.
Жирное.
Белое.
Мокрая от сырости кожа блестела в ослепительном свете прожекторов, словно намазанная маслом. Прежде всего бросалось в глаза то, что аптекарь толст. Очень толст. Внимание Серваса сразу привлекло пятно темных волос и крошечный пенис, съежившийся в складках жира между массивных бедер. Потом его взгляд скользнул вверх по бесформенному торсу, гладкому и белому, покрытому такими же складками жира до самой шеи, на которой был затянут ремень, врезавшийся так глубоко, что его почти не было видно. Под конец — черный капюшон плаща, надвинутый на лицо, а на спине — шлейф из непромокаемой ткани.
— Зачем надевать на голову жертвы капюшон плаща, а потом вешать голышом? — спросил Эсперандье каким-то не своим голосом, одновременно глухим и резким.
— Потому что у плаща есть свое значение, — ответил Сервас. — Точно так же, как и у наготы.
— Хорошенькое зрелище, — проворчал Эсперандье.
Сервас повернулся к нему, указал на парня в оранжевом пончо, сидевшего поодаль на камне, и распорядился:
— Бери машину, вези его в жандармерию и возьми показания.
— Ладно, — отозвался тот и быстро зашагал прочь.
Через металлические перила мостика перегнулись два техника в белых комбинезонах и хирургических масках. Один из них достал фонарик-авторучку и навел луч на тело, висящее под ним.
— Судмедэксперт считает, что смерть наступила от удушения. Видите?.. — Циглер указала на два ремня, которыми труп был накрепко привязан к мосту за кисти рук и растянут в виде буквы V, а третий, вертикальный, впился в шею. — Похоже, убийца постепенно спускал тело в пустоту, играя длиной боковых ремней. Потом он ослабил их, надел еще один на шею и затянул. Смерть была долгой.
— Жуткая смерть, — сказал кто-то за их спинами.
Они обернулись. Кати д’Юмьер, не отрываясь, смотрела на труп. Она сразу постарела и подурнела.
— Мой муж собирается продать свою долю в предприятии связи и открыть клуб подводного плавания на Корсике. Он хочет, чтобы я бросила магистратуру. Бывают утра, вроде этого, когда я готова его послушаться.
Сервас прекрасно знал, что Кати ничего такого не сделает. Он без труда представлял, какая она потрясающая жена, этот маленький отважный солдат повседневности. После изнурительного дня на работе эта женщина запросто могла принимать у себя друзей, смеяться с ними вместе и переносить все превратности существования так, словно они не серьезнее, чем вино, пролитое на скатерть.
— Имя потерпевшего известно?
Циглер повторила ей все, что уже говорила Сервасу.
— Как зовут судмедэксперта? — спросил он.
Циглер подошла к тому, кто писал протокол, и вернулась с информацией для Серваса. Тот удовлетворенно кивнул головой. В самом начале службы он поссорился с судебным медиком. Та отказалась выехать на место происшествия в рамках расследования, к которому была прикреплена. Серваса тогда направили в Университетский госпитальный центр Тулузы, и он страшно разозлился. Однако докторша отбивалась с редким апломбом. Впоследствии майор узнал, что та же особа появлялась на первой полосе местной прессы в материале о знаменитом серийном убийце. Многочисленные убийства молодых девушек долго принимали за самоубийства из-за невероятной небрежности следствия.
— Они собираются поднять труп, — объявила Циглер.
Здесь было гораздо холоднее, чем внизу, и очень сыро. Сервас замотал шарф вокруг шеи, а потом вспомнил ремень, стянувший горло жертвы, и тут же размотал.
Вдруг в глаза ему бросились две детали, которые поначалу, под впечатлением ужасного зрелища, он не заметил.