— Здравствуй, бабуля, — вежливо начинаю я и подхожу к ней.
— И тебе не хворать, сынок, — она бросает на меня оценивающий взгляд, а затем вновь уделяет всё внимание кошкам.
— Слушай, я тут проездом… Мне бы пожить денька два… Заплачу, сколько скажешь.
— Так чего не снимешь комнату в ночлежке? Вон там, внизу по улице, — она указывает в нужном направлении.
— Не хочется ютиться рядом с этими… Ты не смотри, что я так одет, деньгами не обижу, — достаю из кармана пять тысячных купюр.
— Два дня, говоришь? — она смотрит на деньги и тяжело вздыхает.
— Два-три, не больше, — протягиваю ей все купюры. — Проблем не будет, обещаю. Мне бы только помыться, поесть да поспать.
— А чего в маске? Больной поди?.. — бабуля недоверчиво щурится.
— Рожа раскурочена… Тварь вылезла из червоточины и спалила мой дом… — решаю использовать всю полученную информацию об этом мире, чтобы надавить на жалость.
— Сочувствую… Ну-ка покажи, — на удивление проворная бабка не верит мне на слово. — Если говоришь правду, то впущу. А если заразу разносишь, то погоню ссаными тряпками.
Ситуация патовая. Либо раскрывать свою личность, либо искать другой дом. Вот только я уже сильно вымотался и проголодался. Сейчас я ещё могу холодно мыслить, но пять-шесть часов таких вот скитаний и усталость на пару с голодом начнут говорить вместо меня.
— Ладно… — через оба плеча осматриваюсь, нет ли кого поблизости, способного увидеть моё лицо, а затем снимаю маску и поднимаю козырёк. — Теперь ты меня впустишь?
— Господин Одинцов! — выкрикивает она.
— Тише ты! — цыкаю я и вновь маскируюсь. — Пошли в дом.
— Конечно-конечно, — женщина поднимается с лавочки, держась за поясницу, и ковыляет в сторону ворот. — А по телевизору сказали, что вы погибли…
— Ага. Три дня отдохнул и воскрес, — перед тем, как закрыть ворота, ещё раз осматриваюсь. К счастью, никому нет дела до одетого в лохмотья бомжа и старой бабки. — Как звать-то?
— Зина.
— Баб Зина, надеюсь, ты понимаешь, что ни одна живая душа не должна знать обо мне.
— Как скажете, господин… Его Сиятельство много для нас сделал… Кстати, а нам и дальше будут раз в неделю привозить воду и крупы?
— Эм… — мы заходим в дом, и она сразу же ставит чайник. — Даже не знаю… Я не особо знаком с тем, чем занимался мой отец.
— А правду говорят, что он похитил секретные документы?
— Его подставили. Нас всех подставили. И пожалуйста, давай закроем эту тему.
— Хорошо, господин… Вам пряники или булочки?
— Суп, может, какой есть? Или та же каша?
— Гречка с грибами осталась… Будете?
— Разогревай, — сажусь на простенький деревянный стул и ставлю сумку рядом. Зина в это время орудует за электрической плитой допотопных времён.
— А ваши родичи тоже живы?
— Вряд ли, — холодно бросаю я, ибо даже свою родную мать не помню, не то что здешних «родичей».
— А что теперь с нами будет? Вы займёте место своего отца и будете править Рыбинском?
— Баб Зин, я вообще без понятия, что будет дальше. Видишь фингал? — показываю на разрастающуюся опухоль. — Меня так избили, что я едва помню, как выглядит мой отец.
— Память отшибло? — обеспокоенным тоном интересуется она.
— Типа того. Причём конкретно. Ты бы знала, как я удивился, увидев магию…
— Магию? — бабуля смотрит на меня, как на идиота, который заявил, что трава синяя. — Ваш Дар наконец-то проявился?
— Мой кто?.. Дар?
— Оу… Вы совсем всё забыли?.. Ваш отец в совершенстве владеет магией иллюзии, а матушка была лекарем. Она мою соседку вылечила от рака груди… Царствие им небесное…
— Эм… — усталость и голод сказываются на моём тугодумие. Я никак не могу уложить в голове слова этой старухи. Какой ещё, в жопу, Дар?
— В вашей крови течёт их сила, ваш Дар обязательно проснётся… Вы не просто одарённый, вы истинный… Как и ваши родители. Сейчас вам сколько? Двадцать два?
— Вроде того…
— Насколько я знаю, у многих одарённых он пробуждается ещё до восемнадцати… Но я не слышала о детях бояр, которые рождаются без Дара. Хоть в двадцать пять, но он пробудится…
— Ага, успокоили… — уплетаю гречку прямо со сковородки, запивая чаем. — На меня объявлена охота. И если вы проболтаетесь, то меня убьют. Надеюсь, вам это понятно.
— Конечно, господин… — она садится рядом. — Я не знаю всех подробностей, но мы служим не только Императору, но и вам. Да и вас в государственной измене не обвиняли…