Тарановский вопросительно посмотрел на Пронина и при этом с сожалением пожал плечами, показывая, что в этом деле он бессилен что-либо изменить.
Пронин, разумеется, обрушился на собеседника.
– Что же ты расписываешься в собственном бессилии? – упрекнул он Тарановского. – То, что ты говоришь, прежде всего, характеризует плохую работу райкома.
Тарановский обиженно воззрился на Пронина.
– Да, именно плохую работу райкома комсомола – повторил Пронин. – Если исчезновение одного человека способно остановить работу целого коллектива, значит, там и не было никакого коллектива, значит вы, райком комсомола, не сумели создать в школе сплочённый и работоспособный коллектив комсомольцев. И потом, почему это отсутствие одного Савельева, который и бывал там, вероятно, не слишком часто, может сорвать такое важное мероприятие, каким является поход против сорняков, сорвать мероприятие, проводимое целой общественной организацией?
– Я и сам не знаю, Иван Николаевич, – признался Тарановский. – Но только все как-то увяли.
– Нет, что-то здесь не так, – возмутился Пронин. – Увязли вы в своем райкоме в бумажках, и задаром, что комсомольцы, а живой жизни не видите, не разбираетесь в ней.
– А вот вы и помогите нам, Иван Николаевич, – придрался к случаю Тарановский. – Райком партии занимается только взрослыми делами – уборка, сев, молоко, а чтобы молодёжи помочь…
Пронин усмехнулся.
– Ответная самокритика?
– Хотите, я вызову комсомольцев из школы к нам в райком? – предложил Тарановский. – Вы придёте и побеседуете с нами.
– Нет, это не годится, – отверг Пронин предложение Тарановского. – Лучше уж мы с тобой пройдём в школу и на месте посмотрим, что там у них делается.
– Это ещё лучше, – согласился Тарановский. – Я предложил вызвать комсомольцев, потому что знаю, как вы заняты.
– Что касается занятости, это верно, – подтвердил Пронин. – Но для того, чтобы получить верное представление о человеке, с ним надо знакомиться у него дома, а не звать к себе в гости. Поэтому придётся пойти и посмотреть твоих ребят на месте.
Пронин поехал в школу вместе с Тарановским в тот же день. Вся улица перед школой поросла густой травой и напоминала лужайку, – школа находилась в проулке, прохожих ходило здесь мало, занятия в школе кончились, топтать траву было некому.
Тарановский знал, по-видимому, когда приехать, потому что, сразу повёл Пронина в комнату, где помещался девятый класс.
Там на задней парте сидел долговязый юноша с чёрными курчавыми волосами, вьющимися, как у Пушкина, и с умным широкоскулым лицом. Низко наклоняясь над тетрадкой, как это делают или близорукие, или очень прилежные люди, он что-то старательно писал, непрестанно шевеля губами.
– Ты что это тут сочиняешь? – покровительственно спросил его Тарановский, подходя к юноше и заглядывая к нему в тетрадь.
Тот сперва только махнул рукой.
– Да всё никак с членскими взносами не распутаюсь, – сказал он несколько погодя. – Не сходится, а надо сдавать.
– А сдавать-то много? – поинтересовался Пронин.
– Двенадцать рублей шестьдесят копеек, – отчеканил юноша. – Сорока копеек не досчитываюсь!..
Судя по его взъерошенному виду, эти сорок копеек сидели у него, должно быть, в печёнках!
– Ну, ладно, разберёшься ещё со своими сорока копейками, успеешь, – небрежно сказал Тарановский и представил юношу Пронину: – Это Иван Николаевич, Чоба – секретарь комсомольской организации школы.
– Очень приятно, – сказал Пронин. – А как тебя зовут?
– Василий Григорьевич, – назвался Чоба. – А вы кто?
– До чего солидно! – засмеялся Пронин. – А может можно попроще? Можно – Вася?
Чоба улыбнулся.
– Можно и Вася.
– Так-то лучше, – сказал Пронин. – А, вот, меня приходится звать Иваном Николаевичем, возраст…
– Это товарищ Пронин, секретарь райкома партии, – несколько сконфуженно сказал Тарановский и упрекнул Чобу: – Неужели не знаешь?
– А откуда знать? – возразил Чоба. – Мы родных отцов никогда в школе не видим, а что касается районных руководителей…
Он не договорил, но молчание его было выразительнее иных слов.
– Что ж, признаю и каюсь… – Иван Николаевич усмехнулся. – Но, как видишь, я всё же к вам пришёл.