— Но, — сказал Франсуа, — может быть, это лишь временно? Может быть, завтра врагом будет кто-нибудь другой? Враг не может быть наследственным, или же вы виновны в такой же степени, что и он.
Майор не ответил на этот выпад. Высказывая свою мысль, Франсуа не имел в виду Ватрена. Он испугался — уж не обидел ли он его. Но майор не рассердился.
— Я возвращаюсь к вопросу о револьвере, — упрямо продолжал Ватрен. — На вашем опорном пункте были гранаты. Вы бросали гранаты. Собственными руками.
— На меня напали.
— Вы признаете законную самозащиту?
— Конечно, господин майор.
— И для государства — тоже?
— Да, господин майор.
— Тогда почему же вы не носили револьвера, коль скоро мы находились в состоянии законной самозащиты?
— Я вам говорил об этом, господин майор. Я был полон противоречий. Сейчас я начинаю понимать, что человек всегда полон противоречий. Всегда. Это признак того, что он настоящий человек.
— Очень важная мысль.
— Сейчас я во власти других противоречий, господин майор. Конечно, для вас, солдата, жизнь всегда была ясна…
— Нет, — сказал Ватрен. — У меня тоже есть свои противоречия.
Это прозвучало неожиданно.
Прогулка продолжалась. Они подходили к лагерному управлению. Оттуда вышел фон-Шамиссо и поздоровался с Субейраком. Ватрен сделал вид, что ничего не заметил. Франсуа быстро заговорил:
— Фон-Шамиссо — враг? Это первый немец, которого я знаю, хотя я веду войну с ними. Шамиссо мог бы быть моим другом. В большей степени, нежели фабрикант-кожевник из моих родных мест, который нещадно эксплуатирует своих рабочих. Я стал пленным так же, как был награжден — не видя ни одного немца! На опорном пункте, когда я бросал гранаты, я видел лишь тени.
— Я должен вас избавить от заблуждения. Вы были награждены, голубчик, вовсе не за то, что отбили гранатами атаку неприятеля, а за то, что разместили ваш командный пункт в воронке, где незадолго перед тем погибло три человека.
— Вы знали об этом, господин майор?
— Я ждал лишь предлога, чтобы представить вас.
Они продолжали прогулку. Из окна «штубе» 17-4 Ван сделал знак рукой. Франсуа крикнул:
— Я пройдусь еще раз. У тебя что-нибудь срочное?
— Нет, — крикнул в ответ Ван.
— Странно, — сказал майор, — вы один из лучших молодых офицеров, которых я встречал за время своей службы. Это у вас в крови, конечно? Хотя вы сами этого не знаете.
— А что толку?
— Боши проиграют войну. Нужно будет закончить ее. Вы — штатский человек, преподаватель, атеист…
— Я не атеист, господин майор.
— Да, вы ходили на мессы в батальоне. Чтобы доставить мне удовольствие. Потому что я говорил, что месса входит в число служебных обязанностей. Нет, не спорьте. Доказательство: вы ни разу не причащались.
— Можно, не будучи католиком, не быть и атеистом.
— Ах да, — сказал майор. — Знаю. Обычно те, кто так говорит, обманывают сами себя. Они или католики или атеисты, сами того не сознавая… Вернемся к револьверу. Почему вы все-таки обзавелись им?
— Потому что мы подверглись прямому нападению, — сказал Субейрак.
— А карабин?
— Я обменял револьвер на карабин, когда увидел, что теперь надо не командовать, а самому с оружием в руках делать свое дело. Я предпочел карабин.
— Почему?
— Потому что от него больше пользы, господин майор.
— Но не при внезапных схватках. Вот, например, в Вердене, в семнадцатом году. Нет.
Он тяжело дышал, поднимаясь по песчаной дороге ко II блоку. Франсуа в раздумье продолжал:
— Возможно, здесь было что-то показное. Демагогическое. Ведь карабин — солдатское оружие. Да, существовало и такое соображение…
— Если бы все антимилитаристы походили на вас, — сказал майор, — я бы тогда…
Он закашлялся. Франсуа был уверен, что майор кашлял нарочно. Долго они шли молча. И в третий раз они увидели русских. В первой яме слой извести уже почти сравнялся с землей. Во второй яме оставалось еще свободное место, третья яма быстро увеличивалась. Русские пленные приблизились к французскому лагерю. Некоторые из них потирали рукой живот. Конвоир как будто ничего не замечал. Франсуа вынул пачку сигарет, вложил в нее камешек и бросил. Другие французы кидали куски хлеба. Русские на лету хватали все, что им переправляли. Но сигареты им не удалось поймать — камень оказался слишком тяжелым, обертка разорвалась, пачка упала между рядами колючей проволоки. Русский, который стоял ближе всех, в отчаянии пытался, лежа на земле, дотянуться до нее, но не смог. Сердце Франсуа бешено стучало. Конвоиры с криком набросились на русских, отогнали их к телеге. Тот, кому Франсуа бросил пачку, получил удар сапогом, заставивший его подскочить каким-то нелепым прыжком. Фриц в ярости орал, угрожая винтовкой и русским и французам, несуразный и смешной, несмотря на весь ужас этой жестокой сцены. Русский присоединился к своим товарищам, бросив на Франсуа долгий, полный безнадежности взгляд.