Франсуа сел на краю откоса. За густыми зарослями ириса Матиас обматывал тряпками весла. Должно быть, мысленно он вновь переживал какой-нибудь довоенный эпизод своей жизни контрабандиста-северянина. Бодуэн обошел свое отделение, желая убедиться, что солдаты ничего не упустили, и уселся рядом с лейтенантом, внимательно разглядывая коренастую и хищную фигуру Матиаса. Миролюбивый Бодуэн прежде служил таможенником; случайности войны соединили в одном отделении этих двух людей, которые, возможно, годами безуспешно выслеживали друг друга. Они были ровесниками, и оба «работали» в пограничном районе Себура и Онель.
— Этого фокуса я не знал, — громким шепотом сказал Бодуэн, прикрывая рот рукой, как будто он хотел, чтобы контрабандист его не слышал. — Но я буду иметь его в виду, когда демобилизуюсь!
— Тише ты там, — откликнулся Матиас, — а то еще таможенник услышит!
Обстановка делала эту реплику особенно смешной. Именно этот грубоватый, непринужденный юмор Франсуа так любил в них.
Остальные расхохотались. Смех был разрядкой после возбужденного напряжения. Солдаты увлеклись задачей перейти этот чертов канал. Нелепость приказания никого не возмущала. В них даже пробудилось желание во что бы то ни стало выполнить эту операцию, и казалось, что все их страхи перешли в душу унтер-офицера. Бушё вдруг удалился, держась за живот. Быть может, таинственное назначение унтер-офицера Бушё и состояло в том, чтобы впитывать в себя страх, возникавший у других?
Первая лодка, большая плоскодонка, нагруженная несколькими солдатами и ручным пулеметом, бесшумно заскользила по реке., Бодуэн вскочил в нее в последний момент. Весла еле слышно рассекали воду. Все сидели не переводя дыхания, и в напряженной тишине стало отчетливо слышно бульканье воды у плотины Со-ле-Ретель, на расстоянии полукилометра. Вдоль южного берега Арденнского канала ровными геометрическими линиями тянулась усыпанная гравием дорога. Заросший кустарником извилистый северный берег спускался к воде крутым обрывом.
Появился солдат из отделения Шеваля. Это оказался Пуавр. Узнав лейтенанта, он радостно ухмыльнулся.
— Никаких происшествий, господин лейтенант, только вот этот жирный кабан Верлом свалился в воду!
Субейрак неслышно рассмеялся. Верлому нельзя было помочь, придется ждать солнца, чтобы обсохнуть! Субейрак дружески похлопал по плечу сияющего Пуавра, вооруженного огромной винтовкой и гранатометом ВБ у пояса.
— Все в порядке, Пуавр?
— Все в порядке, господин лейтенант, кроме того, что вас нет с нами! Новый капитан как будто славный, ко он ни в чем не разбирается! Оставайтесь здесь, господин лейтенант! Я так думаю — пока вы с нами, ничего плохого не случится. С тех пор как вы ушли, все уже не то, не то… Все уже идет так… будто в самом деле война!
— Ну, а бомбежка на передовой, Пуавр, ведь это было всерьез. А в Киршвейлере, помнишь?
— Все равно, это было не то, господин лейтенант.
Старший сержант Бушё приближался к ним, и Пуавр демонстративно сплюнул.
Неожиданно донесся приглушенный окрик. Отсюда ответили, в воздухе просвистел канат. Солдаты наладили переправу, закрепив веревку на деревьях. Субейрак вошел в лодку, Пуавр и Бушё сопровождали его.
С того берега от промоин и камышей, от корней и веток засохших ив тянулся гнилостный, болотный запах. Франсуа задумался. Он должен был оставить здесь своих зебр и возвратиться на КП батальона на кирпичном заводе. Но его тронули слова Пуавра и его наивная вера в то, что со взводом ничего не случится, пока Франсуа с ними.
Местность представляла собой полуостров, тянувшийся узкой воронкой между рекой Эн и каналом от моста Со. По самой середине его, на несколько метров выше уровня воды, шла дорога, являвшаяся как бы спинным хребтом полуострова. С наступлением рассвета с него можно было видеть за двадцать метров, что происходит в прибрежных камышах. «Передовые оборонительные сооружения расположить у самой воды». Ну что ж, задача была выполнена! Напротив, на северном берегу реки Эн, высились цементные строения муниципальной купальни. Должно быть, в мирное время это было нечто вроде ретельского Довиля [21]. Сержант Бодуэн был подавлен, солдаты молчали. Крепкое чувство сплоченности объединяло зебр и их бывшего начальника против тех, кто решает их судьбы росчерком пера. Это была исконная вражда людей, вынужденных воевать, не понимая целей войны, против тех, кто якобы разбирается в общих планах и не желает ничего знать о деталях.