— Все довольно просто, — сказал Вихрь. — Если я буду молчать, меня уберут после пыток. Если я стану говорить, я имею шанс погибнуть без пыток. Если же я подтвержу свои показания человеком со связями и явками, я буду выгоден вам в вашей контригре. Вот и все. Муха мне нужен только для того, чтобы он подстраховал меня: вдруг он уже встречался с этим человеком в вельвете, кто знает?
— У Мухи свои задачи, — сказал шеф, — он ждет своих гостей.
«Значит, он караулит наших возле костела, — понял Вихрь. — Все будет решать случай и только случай. Какая глупость: говорят, случайностей не бывает. Все состоит из случайностей. Все. И я сейчас надеюсь только на случайность. Конечно, они пустят меня на рынок — это очень редко, когда наши люди перевербовывались ими, это для них радостное ЧП. И то, что он сказал мне про задачи Мухи, — явный симптом его внутреннего согласия с моим предложением. Он сейчас начнет играть со мной. А я уже выиграл, теперь только надо разумно держаться».
— Давайте-ка отвлечемся, — сказал шеф, — давайте побеседуем о вашем жизненном пути. Меня интересует все относящееся к вам, начиная с сорок первого года.
Вихрь похоронил многих людей, своих друзей по борьбе. Он знал подполье Днепропетровска и Кривого Рога и помнил имена тех, кто погиб в гестапо. Значит, эти имена шеф мог перепроверить, запросив архивы. Многие товарищи Вихря по фронтовой разведке погибли, но остались их клички и легенды. Вихрь решил обратиться к мертвым друзьям. Друзья, даже мертвые, обязаны спасти живого.
— Как вам будет угодно, — сказал Вихрь. — Я могу рассказывать или лучше записать на бумаге?
— Пишите, — сказал шеф. — Будет неплохой материал для контрпропаганды на красные войска по радио.
— Во-первых, этим вы погубите меня как вашего возможного агента. Во-вторых, вы погубите моих близких.
— О ваших близких, об их адресах, именах, отчествах и годах рождения мы будем говорить позже. Вот вам бумага и перо. Мой коллега проведет вас в тихую комнату, где вам никто не будет мешать. К сожалению, наши стенографистки не знают русского языка, я лишен возможности облегчить ваш труд. До вечера.
Ночной разговор
Всю ночь Степан Богданов рассказывал Коле свою одиссею. Его взяли в плен ночью двадцать второго июня контуженным. Потом были лагеря, голод, пытки, побег. Сорок дней Степан шел через всю Германию на восток, в Польшу. Попался он случайно: ночью в маленьком селении обворовал магазин — замерзал в своей робе да и от голода шатало. Оделся во все теплое, взял колбасы, забрался в кустарник около реки и не сдержал себя — набросился на еду. Свалила дизентерия. Здесь, в бреду, его и нашли мальчишки из гитлерюгенда.
— Я уж потом узнал, где я был, — говорил Степан. — Помнишь, мы на уроке географии у Андрея Васильевича к Германии зубы пририсовали на карте? Возле Бреслау? Там меня и взяли. А шел я из Баварии, с шахты «Мария».
— Ну? Дальше?.. — спросил Коля. — Что дальше-то?
— Дальше хуже. В гестапо меня держали месяца три. Следователь у меня был Шульц. Мордастый такой, краснорожий... Они на моем ворованном костюме споткнулись. Он был сшит на немецкой фабрике, а материал-то наш — с «Большевички». Ну, они меня и начали мотать — мол, ты чекист, заброшен на связь. Шульц меня все донимал, чтоб я на каком-то процессе выступил как советский офицер, разведчик... Потом в госпитале валялся, а после они меня власовцам перепульнули, в Восточную Пруссию. Никак не верили, что я просто пленный, сбежал из лагеря. А фамилию свою мне говорить тоже нельзя: я на шахте с мишенью на спине ходил, как штрафник... Ну вот... Привезли меня, значит, в контрразведку к Власову...
— А как ты попал сюда? — спросил Коля после долгого молчания.
— Расскажу... Погоди... А ты зачем? У тебя ж документ есть. Ты зачем сюда пришел?..
«Если люди так врут, тогда надо пускать пулю в лоб, — думал Коля. — Не может быть, чтобы так человек исподличался. Но ведь я знаю его по Москве. Он друг мне. Я знал его лет десять».
— Я попал сюда по дурости, — соврал Коля. Он не смог себя заставить сказать Степану правду. Долг жил в нем помимо его самого. «А может, это никакой не долг, — думал Коля, — может быть, просто я сейчас подличаю и продаю самого себя, потому что незачем играть в нашу игру, если никому не веришь, а особенно другу».
— Я боюсь, они меня прижмут, если ты не...
— Это как?
— Ну, если ты скажешь им, что знал Родиона Матвеевича Торопова...
— Ты по документу Торопов?
— Да.
— А если документ — липа?