— Я этого и боюсь — тебя завалю. Я не обижаюсь на тебя, — улыбнулся Степан, — я понимаю, откуда ты. Как только ты не обернулся, я сразу понял.
— Ты верно понял, — сказал Коля и глубоко выдохнул мешавший все время воздух. — Ты все верно понял, дружище Родька... Что у него было еще в документах?
— А ничего. Аусвайс из Киева — и все.
— Слушай... Будешь говорить, что, мол, из Киева ты уехал в Минск... Тебя еще ни разу не допрашивали?
— Нет. Он тебя держал, я был в предбаннике. А потом он ушел спать, тебя в барак, ну и меня тоже.
— Ладно. Попробуем.
Коля понимал, что сейчас он идет на преступление, рассказывая свою легенду. Но он не мог поступить иначе. Он обязан был поступить только так и никак иначе, потому что он не имел права подписать своими руками смертный приговор другу, с которым он рос в одном дворе, жил на одной площадке и учился в одном классе.
— Ты жил в Минске, на Гитлерштрассе, четыре, а потом переехал на Угольную, в дом семь. В этом доме была парикмахерская Ереминского, но ты про это не говори сразу. Они тебя сами начнут спрашивать, потому что у них в деле есть мой адрес, понимаешь? Они тебе наверняка дадут очную ставку со мной. Я тебя не узнаю — мало ли проходило через меня клиентов! Ты скажешь, что это мастер, работавший возле большого окна, под вывеской «Мастерская Ереминского»: мужчина с трубкой в зубах и женщина, завитая, как баран. Я, со своей стороны, подтвержу эти твои показания. Ясно?
— Наверное, я сволочь, — сказал Степан. — Наверное, я не имел права тебя просить.
— Видимо, я не имел права соглашаться тебе помогать, — сказал Коля.
— Погоди, а как тебя зовут?
— Это не суть... Ты же не знаешь, как меня зовут, — для них во всяком случае.
— А если я не сыграю? — спросил Степан. — А вдруг я не сыграю?
Встретились
День был солнечный. Яростную голубизну неба подчеркивали длинные белые облака. В безбрежную высоту уплывал медленный перезвон колокола.
«Совсем другой звук, — думала Аня, прислушиваясь к перезвону, — какой-то игрушечный, не взаправдашний, не как у нас, словно музыкальный ларец. Люди такие же, только в шляпах, а у женщин вязаные чулки. А колокола совсем другие».
Когда большие двери костела, окованные металлическими языками, теперь уже проржавевшими, чуть приоткрывались, пропуская людей, до Ани доносились тугие, величавые звуки органа.
Аня стояла под навесом магазинчика. Длинный навес прятал ее от солнца, и к тому же она могла наблюдать за площадью так, что ее почти не было видно, а ей было видно все.
Она пришла сюда к девяти часам, за час до того времени, как было условлено. Аня знала, что следует заранее прийти на место встречи: час даст ей возможность свыкнуться с обстановкой; час поможет ей заметить подозрительное; час поможет ей спокойно подготовиться к той минуте, когда она подойдет к молодому мужчине в немецкой военной поношенной форме без погон и спросит его: «Простите, пожалуйста, вы здесь старушку с двумя мешками не видели?»
Аня определила для себя, что она не выйдет к человеку в форме, если увидит двух или трех людей, которые, возможно, будут прогуливаться в разных концах площади, сидеть на телегах перед костелом или просто прохаживаться взад и вперед без дела. Аня понимала, что она выбрала для себя три совершенно случайных варианта страховки. Гестаповцы, она прекрасно понимала, могут быть спрятаны и в костеле, и в домах, окружающих площадь, и, наконец, они могут сидеть в машинах где-нибудь неподалеку и только дожидаться условного сигнала, чтобы взять ее и Муху, как только они увидятся. Аня все это понимала, но ей казалось, что следует подстраховаться хотя бы в пределах тех возможностей, которые она имела, и в пределах того опыта, который у нее был. Она не могла и предположить, что Муха может быть перевербован, и что на встречу к ней он придет один, и что поведет ее на хорошую квартиру и поможет откопать и принести сюда рацию — и все это не по своему разумению, а по плану, заранее разработанному полковником Бергом.
Без четверти десять Аня увидела молодого парня в кожаной расстегнутой куртке. Он шел по площади как гуляка, заломив кепку на затылок, в руке букет полевых цветов, ноги обуты в щегольские краги.
Парень прогуливался неторопливо, поглядывая по сторонам. До середины площади он не доходил, а стремительно поворачивался и уходил в маленькую улочку — в ту самую, через которую пришла в Рыбну Аня.
«Там парикмахерская, кафе и два магазинчика, — вспомнила Аня, — машине там негде стать, потому что посредине большая лужа, видимо, очень вязкая, а выезд на проселок, который ведет к шоссе, слишком крутой. И потом, что это я запсиховала? Я жду двух или трех гуляк — тогда надо будет думать...»