Парень в кожанке то уходил с площади, то появлялся снова, возле ворот костела поворачивался и быстро скрывался в переулке. Аня подождала до десяти, потом вышла из-под козырька и неторопливо пошла в переулок следом за парнем. Он шел по деревянному тротуару и нюхал цветы. Возле парикмахерской он постоял минуту, после повернулся и двинулся навстречу Ане к площади. Когда открылась дверь парикмахерской и оттуда вышел мужчина в потрепанной немецкой форме без погон, парень, словно бы увидел это затылком, остановился и начал потуже застегивать краги. Он застегивал краги до тех пор, пока человек в немецкой форме не прошел мимо него на площадь.
«За ним следят, — решила Аня, — это он, это Муха, за ним слежка. Что делать? Если я подойду к нему, значит, нас поведут двоих».
Через пять минут к парню в крагах подъехал на велосипеде мальчишка в коротких штанах и в майке-безрукавке. Они поздоровались, мальчишка слез с седла, парень в крагах посадил его на багажник («У нас на раме ездят», — успело мелькнуть у Ани), и они уехали с площади.
«А я-то с ума сходила, — сказала себе Аня, — вот сумасшедшая».
Она не обратила внимания на девушку, которая вышла на площадь с той улицы, куда только-только укатил на велосипеде парень в крагах с мальчиком на багажнике.
— Простите, — сказала Аня и откашлялась, потому что у нее запершило в горле, — вы тут старушку с двумя мешками не видели?
— Не видел я никакой старушки, — ответил мужчина рассеянно.
Аня несколько мгновений смотрела ему в глаза, а потом повернулась и пошла через площадь к костелу.
«Он решил не идти со мной на контакт. Почему он должен идти на контакт со мной, когда он ждет человека в синем костюме? Что же делать, а? Объяснять ему? А вдруг это не он? Он. Наверняка он. Он ответил мне по-русски. Дурак! Зачем он отвечал мне по-русски, если не хочет засветиться? Машинально? Разве ж так можно?!»
— Пани! — крикнул мужчина у нее за спиной. — Чекайте1, пани!
Он подбежал к ней, запыхавшись. Лицо его было бледно, губы — Аня очень четко увидела это — пересохли и потрескались, сделались чешуйчатыми, как у мальчишек после первых заморозков, когда они сосут сосульки и заедают их снегом.
— По-моему, она недавно уехала с попутной машиной, — сказал мужчина, — уехала та старуха, понимаете? С попутной машиной уехала...
Они быстро пошли вперед — он на полшага перед ней, чтобы заглядывать ей в лицо, он прямо-таки впился глазами в ее лицо, а она, торопясь, шагала за ним. Ей казалось, что он так жадно смотрит в ее лицо, потому что она оттуда, с Большой земли, и поэтому она улыбалась ему. А он смотрел на нее так жадно, потому что она была хороша, очень хороша, и вдруг он представил себе, что станет с этим лицом, когда она очутится там, где должна будет очутиться вскоре.
Аня оглянулась, с трудом оторвавшись от его воспаленных глаз с покрасневшими белками. Улица была пуста. Вернее, по улице шел один человек, но это была девушка, совсем еще молоденькая. На нее Аня не обратила внимания. А ведь от этой молоденькой девушки будет зависеть ее жизнь в эти ближайшие часы и дни.
Муха привел ее в маленький домик на окраине Рыбны. В домике было две комнаты. В одной, с небольшим окном, выходившим на улицу, жила глухая старуха, а в большой комнате с тремя окнами, заросшими плющом и диким виноградом, было прибрано и пусто, как после покойника.
— Здесь будешь жить, — сказал Муха, — кроватка, видишь, какая? С пружинами, спи, как дома. Отдохнешь? Или поговорим? Где остальные?
Аня присела на край кровати и сказала:
— Знаешь, я полчаса полежу, а то, пока тебя ждала, совсем выдохлась.
Она сбросила туфли и подтянула к голове подушку. Тело ее стало тяжелым и словно бы чужим. Аня увидела со стороны свое тело, и ей стало вдруг беспричинно и пронзительно жаль себя.
«Ничего, — подумала она, — это бабье, это можно перебороть. Главное, я его встретила. Двое — не одна, теперь все в порядке».
С этим она и уснула. Муха сидел возле окна, смотрел на спящую девушку, на ее сильные ноги, на красивое и спокойное во сне лицо, на грудь, видную в вырезе кофточки, — он смотрел на человека, обреченного им на гибель, и тихонько похрустывал пальцами; каждым в отдельности, сначала первой, а потом второй фалангой. Звук был такой, словно кто-то щелкал орешки.
Муха сидел недвижно, как изваяние. Он должен был сидеть здесь до тех пор, пока эта девушка не проснется и не скажет ему, где рация и шифры. Потом они привезут все это сюда, и он будет поставлять ей дезинформацию, и она начнет передавать дезинформацию в центр Бородину, а потом надо будет найти того, кто выброшен вместе с ней, и сделать так, чтобы он встретился с Бергом именно в тот миг, когда его можно будет взять «с поличным». Что дальше будет — это уже Муху не волновало. Они после отправят его в тыл, в Германию, подальше от войны, от ужаса и крови. Хватит с него. Хватит с него того, что он видел. Хватит с него бессонницы, страха и надежд, которым не суждено сбыться. У него будет маленькая автомастерская, маленький коттедж, где не пахнет керосинками и щами, и маленькая машина «ДКВ». Больше ему ничего не надо. Ничего. Он все время чувствовал у себя на затылке чужие глаза — с того часа, как выбросился здесь. Он больше не мог так, не выдерживали нервы. Ему предложили это маленькое дело. И он согласился. Согласился потому, что не мог поступить иначе: сдавали нервы. Хватит с него, хватит.