В тоненькую папку, приобщенную к материалам «Операции Вихрь» — по выявлению способов, времени и лиц, ответственных за уничтожение Кракова, — были вложены характеристики: на Леонова Андрея Федоровича, русского, родившегося в Днепропетровске в 1917 году, холостого, члена ВКП(б) с 1939 года; Исаева Александра Максимовича, русского, холостого, родившегося во Владивостоке в 1923 году, члена ВКП(б) с 1943 года; Лебедеву Евгению Сергеевну, русскую, 1924 года рождения, члена ВЛКСМ, незамужнюю, родившуюся в гор. Тайшете, Красноярского края.
Здесь же хранились тексты автобиографий разведчиков, разработанные для внедрения и легализации, а также на случай провала.
Следующие три листочка бумаги были написаны от руки.
«Я, Леонов Андрей Федорович, майор Красной Армии, прошу причитающийся мне оклад переводить моим родителям по адресу: Астрахань, Абхазская, 56, Леоновым Федору Федоровичу и Тамаре Михайловне».
«Я, Исаев Александр Максимович, старший лейтенант Красной Армии, прошу причитающийся мне оклад переводить моей матери Гаврилиной Александре Николаевне по адресу, имеющемуся в моем личном деле».
«Я, Лебедева Евгения Сергеевна, младший лейтенант Красной Армии, прошу переводить мой оклад на сберегательную книжку, так как родственников после смерти родителей не имею. Сберкнижку прилагаю».
И последняя:
«Сегодня, 8 июня 1944 года, в 23 часа 45 минут в квадрате 57 произведен сброс трех парашютистов. В связи с низкой облачностью и сильным ветром возможно небольшое отклонение от заданного района.
Капитан Родионов».
Летчик Родионов был прав в том, что облачность была низкой, а ветер сильным. Он был неправ в другом: отклонение от заданного района вышло очень большим. Группа выбросилась в семидесяти пяти километрах от заданного места приземления. Ветер расшвырял парашютистов в разные стороны. На белые огоньки Ани никто не отвечал ни красным, ни зеленым перемигиванием. Земля была не по-летнему холодной. Лужи пузырились дождевыми нарывчиками. В лесу пахло осенними листьями. Где-то вдали выли собаки. Аня закопала парашют, комбинезон и рацию, после причесалась, вымыла руки в луже и пошла на север.
«Вихрь», он же Попко
Под утро Вихрь выбрался на шоссе. На асфальте лежала молочная роса, будто первый осенний заморозок. Облака поднялись и теперь уже не разрывались, как ночью, натыкаясь на верхушки деревьев. Было очень тихо, как бывает в рассветные мгновения, когда ночь еще пытается противоборствовать утру.
Вихрь шел вдоль дороги, по мелколесью. Мокрые листья мягко касались его лица, и он каждый раз улыбался. Отец сажал деревья на их участке вокруг дома. Он откуда-то привез саженцы американского ореха — широколистого, изумительной красоты дерева. Когда два саженца принялись и бурно пошли вверх и вширь, отец, возвращаясь домой, останавливался и здоровался с орехами, как с людьми, осторожно пожимая их большие листья. Если кто-то видел, как он пожимал листья, словно руки людей, отец делал вид, что щупает листья, а если его никто не видел, он подолгу стоял, тихо и ласково разговаривая с деревьями. То дерево, которое было шире и ниже, считалось у него женщиной, а длинное, выросшее как-то на один бок — мужчиной. Вихрь несколько раз слышал, как отец разговаривал с деревьями, спрашивал их про жизнь, сетовал на свою и слушал подолгу, что они ему отвечали шумом своей листвы.
Думал Вихрь сейчас о том, что случилось этой ночью с его товарищами. Он перебирал все возможные варианты: самые худшие сначала, а потом, постепенно, самые благоприятные для членов его группы.
«Видимо, нас разбросал ветер, — думал Вихрь. — Стрельбу я должен был бы услыхать, потому что они прыгали первыми, а ветер был на меня».
Он остановился — толчком — и замер. Впереди асфальт был перегорожен двумя рядами колючей проволоки, подходившей вплотную к полосатому пограничному шлагбауму. Вдоль шлагбаума ходил немецкий часовой. На опушке леса стояла сторожевая будка. Из трубы валил синий дым — клубами, ластясь к земле: видимо, растапливали печку.
Несколько мгновений Вихрь стоял, чувствуя, как все тело его сводит тяжелое, постепенное, пробуждающееся напряжение. Потом медленно, словно зверь, он стал приседать. Он знал лес. Еще мальчишкой он понял, что нет ничего более заметного в лесу, как резкое движение. Зверь бежит через чащобу, и его видно, но вот он замер — и исчез. Исчез до тех пор, пока снова не выдаст себя движением.