— Что же будет с ней? — спрашивал себя Богдан. Мысли о предстоящем поединке отступили перед лицом этого вопроса, овладевшего всем существом юноши.
— Что же будет с Люцией, если…
И в поисках ответа на мучительный вопрос Богдан не мог уснуть всю ночь.
ХLVIII
Брохвич пытался вырвать из сердца жестокую правду, услышанную от Михоровского, но не мог. Горькая, отвратительная истина так и осталась в его душе, калеча ее, порождая трезвые и крайне болезненные мысли.
Богдан был прав, После свадьбы Люция непременно возненавидела бы тебя! Она презирает тебя, обратив все чувства к своему избавителю! И она права — Богдан благородно поступил с ней, а вот ты хотел заполучить ее ради собственного эгоизма…
Незнакомая доселе тяжесть легла на сердце Ежи. Сомнения в своей правоте росли, а уважение к Люции и Богдану, возникшее вдруг, все укреплялось. Граф боролся с собой. Самые потаенные мысли он подверглись трезвому анализу, как и чувства. Брохвич уже жалел о содеянном — лишь печаль утраты по-прежнему обжигала.
Перед собой Брохвич видел пустоту, жизненную пустоту, и это видение преследовало неотступно, как древнегреческие духи мщения. И он содрогнулся, осознав, что обречен брести по этой пустыне без единого оазиса, в одиночестве, с израненной душой, с кровоточащим сердцем.
Плач разрывал ему грудь — но на глазах не появилось ни слезинки. Глаза оставались сухими, мрачными. Неотвязная мысль не покидала графа: «Богдан победил!»
Богдан превосходил его в понимании потаенных мыслей Люции, ее души — и потому Люция должна ценить и уважать Богдана, а не его, едва не увлекшего девушку в бездну несчастья. Сравнив себя с Богданом, Ежи сам себе показался карикатурой.
Сам он лишь пестовал собственный эгоизм — а Богдан был движим благородством. Но… было ли благородство единственным чувством, ради которого Богдан расстроил их брак? Теперь уже ясно, что он действовал по собственной инициативе и Вальдемар совершенно ни при чем. И все же — только лишь благородство им двигало или были и другие причины?
И граф задумался: почему Богдан, обычно столь порывистый и несдержанный, на сей раз был необычайно спокоен? Почему столь хладнокровно держался под градом оскорбительных слов, почему выказал тактичность, какой Брохвич в нем и не подозревал? Что за сила оказалась способной так изменить его?
Что за сила лишила его всем известной несдержанности?
Что за сила наполнила его рассудочностью и трезвомыслием?
Есть лишь один ответ. Богдан любит Люцию!
Эта мысль становилась все более вероятной, окончательно сломав Брохвича, ибо вдобавок ко всем своим несчастьям он увидел перед собой еще и соперника…
И все же он жалел, что оскорбил Богдана. Тревожился, удивлялся хладнокровию юноши, укорял себя за все прозвучавшие из его уст оскорбления. Запершись в своем кабинете, он мучился и страдал, не находя ни выхода, ни спасения.
Он понял, что недостаточно еще любить женщину до безумия, открывать перед ней всю глубину своих чувств, недостаточно любить ее душою и жаждать сердцем — нужно еще обладать теми качествами и чувствами, что способны склонить женщину к взаимности. Нужно уметь открыть любимой силу своей страсти, нежной, деликатной, неуничтожимой, вечной.
И не молить о любви, а завоевать ее со всей решимостью.
Идти к своей цели без колебаний, без метаний, смело, дерзко, преодолевая все препятствия.
Именно так поступал Михоровский — он не вздыхал молча, не ждал сочувствия и жалости, он смело поставил все на карту… и выиграл.
Люция ощутила превосходство Богдана победившее ее неуверенность…
Брохвич размышлял, порой — с удивлявшим его самого спокойствием, порой — в небывалом расстройстве чувств.
Повторял себе, что мир и человеческая жизнь — вздор, иллюзия, фата-моргана… Оптимизм, обычный спутник молодости, пропадает со временем, оставляя в душе человека мертвую пустоту и отсутствие всяких желаний. Все фальшь, и эта фальшь — основа всего сущего.
Мир словно театр: в нем разыгрываются трагедии и драмы, но чаще всего — комедии; сменяются актеры и декорации, но содержание пьесы и сцена остаются прежними. Все основано на извечном самообмане — и разница лишь в том, что одними он владеет сильнее, другими — слабее.
Говорят: «Любовь — это жизнь». Вздор!
Любовь — это морфий. Без него больной умирает, с ним становится наркоманом.
Любовь, на которую отвечают взаимностью, — это великое счастье сродни наркотическому дурману.
Любовь без взаимности — чума, проказа, смерть, нечто еще более худшее, чем смерть.