Ожил, однако. Кое-как приподнялся, сел.
— Иде? — прохрипел он, шаря опаленным языком по опустевшему рту.
— В тобе, — сердито ответила ему Настя.
— Ну да, ну да… — несколько ошарашенно закивал я. — И с тех, стало быть, пор… вы и по-звериному… и по-птичьи разумеете…
Уловив, видать, в моих словах легкое сомнение, старик нахмурился. Потом обернулся к дремлющим на моих шлепанцах рептилиям и пустил негромкий змеиный шип. Одна из тварей подняла голову.
— Верю, верю! — испугался я. — Пожалуйста… пусть их…
Пестрая змеиная голова покачалась, помаячила и к вящему облегчению моему вновь втянулась в общий узел.
— По-звериному… — недовольно повторил грозный собеседник. — Знал бы ты, мил человек, что они там о нас гутарють! Такого наслушаисси… Люди-то, они хотя бы страх перед тобой чувствують. А энтим-то закон не писан… Соловья возьми! Ты-то мнишь, ен для удовольствия свово щекочет… А ен тя по матушке несеть… Да как! Людям не снилось…
— Ну а кроме звериных языков…
— Да языки — что языки? Так, баловство… Я, как лизнул, о таком враз проведал, что не приведи Господь!
И принялся он сокрушенно качать бедовой своей головой.
— О чем же, Степан Тимофеевич?
Давно это было — Юрик[2] еще на Русь не приходил. А княжил в Новгороде князь именем Словен, и был у него старший сын Волхов, злой чародей, — от него волхвы пошли и коркодилы. Перекинется в лютого зверя-ящера и в речку нырь! Потому ее Волховом и назвали. А тех, кто ему не поклонялся, либо сожрет, либо утопит. Что ни год невесту ему приводили. Он и расплодись! Житья от его гаденышей не стало.
Сильно за это царь Иван Васильевич на новгородцев серчал, вывесть велел всех коркодилов до единого. А новгородцы, слышь, с виду-то согласные, а сами тайно молоком их потчевали, молились им, из дерева резали.
До того дошло, что дети малые в них играть начали — закружат хоровод и поют: «Яша ли, Яша, думал ли жениться? Выбирай невесту из любых любую».
А никакой это вовсе не Яша, а самый что ни на есть ящер.
Узнал про то Иван Грозный — разгневался, пошел на Новгород походом. Всех коркодилов перебил (ну и доброхотов ихних в придачу), а самого большого, говорят, взял живьем и послал в подарок аглицкой княжне (он за нее как раз сватался). Морем везли, на корабле, в огроменном деревянном корыте с речной водой, и всю дорогу водкой поили, чтоб не сдох. Ничего, довезли. А там в Англии глянули — ужаснулись: экое страшилище, еще и водкой его пои! Думали-думали, что с ним делать, да и пустили на волю в какое-то озеро тамошнее. Ничего, прижился…
Только ведь врут люди, с бреху говорят: не самый это большой был коркодил. А самый-то большой, главный, ушел, сказывают, на Волгу — и невесту с собой прихватил. Посадил на горб — ну и того… Где плыл, а где и переползать пришлось по переволокам. Глубокую борозду за собой оставлял. Раньше-то ее хорошо видать было, а теперь нет — по борозде по этой потом каналы копали, шлюзы строили.
Про Стеньку Разина тоже в народе бают, будто в коркодила мог перекидываться. А иные говорят: это-де коркодил Стенькой Разиным обернулся.
— Чаво живуть?.. — горестно вопросил старик, и я не знал, что ему на это ответить, поскольку речь явно шла и обо мне тоже. — Звезды вон над головой, покой душевный в нутре, а они учуги ладють…
Дались ему эти учуги!
— Учуги-то вам что сделали, Степан Тимофеевич?
— Дык, мил человек… С учугов-то оно все и начинается. Сперва речушки перегородят, потом и за большие реки возьмутся. Рыбу изведут, сами расплодятся… на сытое-то брюхо… А там, глядишь, и вовсе с жиру поперебесятся: самолетки-самоплавки придумают…
— Так придумали уже!
— То-то и оно! До чего дошли: Волгу запрудить!
— Вы про Волжскую ГЭС?
— И про нее тоже… Небось, пока жив был Волкодир, смирные все были, пуганые. Эх… Раньше-то — как? Раздолье! Шиханы, шиханы…
— Что, простите?
— Курганы, — сурово пояснил он. — По-вашему, по-книжному — курганы… И на кажном — каменная баба. А ноне один курган на всю округу. Зато уж баба на ем…
— Ну и вы тоже, Степан Тимофеевич, — попытался я утешить старика. — Всем прикурить дали! Про Волкодира забыли давно, а вас вон до сих пор поминают…
— Славно погуляли, славно… — несколько даже мечтательно отозвался он. — А проку? — снова вздохнул, закручинился. — Ну да чем мог, тем помог…