Нарочно говорит, с подначкой — сам, небось, в верховоды лезет. Известно: у татарина — что у собаки, души нет, один пар. Ну тут, понятно, смутились разбойнички: отмерли, зароптали.
— Кашевара — в атаманы?
— Ему ж пятнадцать годков!
— Эко диво, Уракова он застрелил! Я вон Ивашку Сусанина под Костромой зарезал — так что ж теперь?
— Сколько лет живем, такого не бывало!
— Уж лучше есаула…
Осерчал кашевар. Вышел в круг да как гаркнет:
— Айда в лес!
Удивились, конечно, но пошли. А в лесу-то как раз Стенькины моргулютки пеньки пересчитывали.
— Ну-ка, кто из вас такой ловкий? — пытает он товарищей. — Преклони весь лес к земле!
Молчат, глаза пялят.
— Никто не способный? — выхватил сабельку, вознес над головой. — Преклонись!
Такое враз грянуло! Шум, треск, щепки летят… Моргулютки-то уже остервенели от пеньковой своей бухгалтерии, а тут — глядь! — настоящая работенка привалила. На радостях чуть дубраву целиком не выломили.
Ахнули разбойнички. Эка страсть! Лес-то и вправду полег! Крикнули с перепугу:
— Быть Стеньке атаманом!
Так вот и стал…
Глава 5. Атаман
А бугров всего было три: один — Ураков (ну об нем уже речь шла), другой — Настин, а третий — Стенькин (на котором он потом трубку свою из озорства оставил).
Приосанился бывший кашевар: весь в шелку, спереди горбат, на поясе сабля в золоченой ножне побрякивает. Ничего не попишешь, стал атаманом — чин блюди. Но, как говорится, по одежке встречают… Каков ты в деле, покажь!
И вот выходит это он на свой бугор.
— А что, — говорит, — ребята, за кораблик там бежит? Уж не тот ли, на котором капитан не прост?
— Ён, — отвечают. — Тот самый, что тадысь портками своими трес, а нас в лодке на двадцать сажен отбрасывало…
— Ташши кошму!
Принесли ему кошму. Осмотрел ее Стенька — нет, маловата.
— Ковер ташши!
Принесли ковер трухменской работы. Ну этот вроде в самый раз. Раскатал его Стенька атаманскими своими руками на прибрежной водице, шепнул заветное словцо, ступил на узоры азияцкие. Не тонет ковер — плавает. А может, и летает низенько-низенько — поди еще загляни под него!
— Седай, ребята, поехали!
Оробели ребята, помялись — ну да делать нечего, атаман велел. Поместились с опаской на ковре — в тесноте, да не в обиде.
— Ой да!..
И ка-ак этот коврик по Волге припустит! Переняли суденышко на стрежне, кликнули сарынь на кичку, товар пограбили, а капитана вздернули на щегле заместо паруса, чтобы впредь портками не трес. Ишь, не прост он… Тут не проще тебя водятся!
До самого вечера дуван дуванили (добычу делили). А там и пирушку затеяли. Гуляют разбойнички — смотреть на них дымно. Один лишь Стенька сидит — свесил головушку на праву сторонушку, и хмель его не берет.
— Догуливайте, — велит, — без меня.
Встал да пошел к Настину бугру, где стень ходит. Вот ведь как оно случается-то: жили с ней ровно кошка с собакой, бранились почем зря, а не стало ее — хоть волком вой.
А волки-то в ту ночь и впрямь выли. Это теперь их в наших краях повывели, а тогда не счесть было. И волков, и медведей, и куниц…
Месяц в небе — брюхат, на сносях. Все видать, как днем. Настину стень атаман издалека углядел. При ясном-то солнышке она понеприметней была — вроде серой дымки, а тут идет навстречу, будто и не пропадала с бела света. И что ей сказать? «Здорово живешь?» Так не живет уже…
— Ой, Настя-Настя…
— Ой да ой!.. — услышал он в ответ. — Все не отойкаешься никак? Тоже мне атаман!..
И не ши´пом ответила — голосом, еще и сердитым.
Тронул — живая.
— А говорите, не Ураков! — вскричал я. — Конечно, Ураков! Застрелили вы его — вот с Насти чары и спали…
— Иех!.. — выговорил он скривясь и оглядел меня с презрительным сожалением. — Голова твоя, в темя не колоченная… Чары с нее спали! Стенью-то она только прикидывалась! Чтоб я как раз Уракова в отместку и застрелил!
— Да что вы!.. А дальше?
— Н-ну дальше…
— Ах ты, сучка!
— Сам ты кобель!
Шумно стало на бугре. Даже волки окрест примолкли.
— Трястись бы те лихоманкой! Ураков меня разбою учил, трубку свою подарил!..
— Да угори ты с ним, со своим Ураковым! Отец, вишь, родной! Трубку он ему подарил! Не будь меня, по сей бы день казан чистил!..
— Ладило б тя на осину!
— Пеньковый бы те ошейник!
Так вопили, что на пирушке их услыхали. Сбежалась к бугру вся шайка.
— Ташши кошму! — неистово кричит Стенька.