Царь поразмыслил — думает: «А и то…» Приказал на корабликах гербы гербить. И Стенька их все пропускал, не грабил. А царь ему за то прислал в подарок шапку.
Но купец-то нынче хитрый пошел: поглядел-поглядел — и тоже наловчился двоеглавых орлов на каждую корабельную кичку ляпать. Вот и думай теперь: царское суденышко, не царское… Осерчал Стенька — опять без разбору начал всех разбивать, не стало от него ходу никому.
Хотел царь войско на него послать, да сказали ему, что Стенька уже на Каспицкое море ушел. Так в тот раз и не послали.
А с шапкой той у него вот какая оказия прилучилась (это уже в Астрахани): был там митрополит, и стал он его, Стеньку, корить: «Вишь какая у тебя шапка — царский подарок; надобно, чтоб тебе теперь, за твои дела, царь на ноги прислал подарок — кандалы».
А Стенька в ответ: «Хошь, — говорит, — покаюсь? Айда на колокольню — чтоб все слышали!»
Взошли на колокольню. Взял он митрополита в беремя — в охапку то есть.
— Ну-ка, как кошка вывертыватся? Встанешь ли на ноги, как она?
Сказал да и сбросил. Еще и посмеялся потом:
— Сам летать захотел с колокольни, а садиться-то не умеет!
За это его на семи Соборах прокляли.
— А что вы при этом почувствовали? — жадно спросил я.
— Чаво почувствовал? — Похоже, старик оторопел.
— Ну вот когда вас на Соборах проклинали… Ну, я там не знаю, здоровье ухудшилось, колдовская сила уменьшилась…
— А-а… — смекнул он наконец. — Сила? Не!.. Не уменьшилась. Увеличилась…
— Почему?!
Опять озадачил. Задумался Степан Тимофеевич. Надолго.
— Не иначе лукавый помог, — предположил он без особой, впрочем, уверенности.
— Так вы же ему душу не продавали! Хотя… — Тут я малость усомнился. — В некоторых сказаниях…
— Брешуть! — решительно отрубил он. — Не продавал.
— А как же тогда?
— Н-ну… видит: прокляли… Значит, свой.
Что ж, логично. Враг моего врага — стало быть, друг.
— А сами как к дьяволу относитесь?
— Да как… Я сам по собе, ен сам по собе.
— А Волкодир? Тоже сам по собе?
— А чаво те Волкодир? Вот он я, перед тобой. Камушек-то проглонул… Ты пойми! Дьявол у Бога — все равно как у меня есаул…
— Нет, позвольте, — заартачился я. — Как это есаул может идти против атамана?
— Ишшо как! — усмехнулся он моей наивности. — Давай расскажу…
Послал Стенька своих под город Астрахань, а сам остался с Машей прохлаждаться (до княжны еще черед не дошел). Поехали двенадцать человек, тринадцатый — есаул Абсалям, татарска лопатка. Едут — видят: купецкая гамазея (по-нынешнему, купеческий магазин). Подрезали жестяную крышу, один из самых ловких влез туда и давай оттуда все переть. А там что-то на крюку висит. Снял — шуба! Кунья, с бобровым воротником и разным прозументом!
Куда такую? Ну ясно, атаману в подарок.
Положили на подводу, поехали обратно. Часу в первом ночи, не доезжая пяти верст до Волги, остановились в лесу — лошадей кормить. Заночевали.
А перед самою зарей есаул тревогу сделал:
— Ах, такая-протакая мать! Спите? Сами воры-ухари, а у самих украли!
Поскакали разбойники в погонь — во все концы. Вернулись ни с чем, спрашивают:
— А много ли покражи было?
— Да шубу украли!
— Ну делать нечего, — говорят. — Видно, нам ею не владать.
Приезжают к атаману.
— Господин атаман[6], поздравляй с добычей! Одна беда: с возу у нас кто-то шубу унес — кунью, с бобровым воротником, золотым прозументом обложену! Тобе везли!
— Плохо, — говорит Стенька. — А как унесли-то?
— Да мы с устатку на поляне отдохнуть легли…
— Вот на поляну и езжайте! А чтобы шуба мне — была! Ишь…
Сели двое на лошадей, поехали на ту поляну. Один вроде Митька, а как второго кличут — забыл… И что ж ты думаешь? Нашли! Лежит под кустиком вверх воротником, есаула ждет. Привезли атаману. Тот взял ее и говорит задумчиво:
— Да, стали от меня воровать… Неладно, робята. Надеялся я на есаула, а теперь он, татарска лопатка, из веры вышел.
А Абсалям за дверьми стоял — все слыхал. Взошел в горницу, кричит:
— Отдай шубу!
6
Обращение, несколько неожиданное для разбойников, но, во-первых, так сказал сам Степан Тимофеевич, а во-вторых, у Садовникова записано в точности то же самое.