— Гля-ко-ся! А я уж мнил, ты всех моих баб знашь наперечет!
— Да ну что вы!
— Афросинья… — повторил он едва ли не мечтательно. — Иду впрямки лесом, а она в лукошко грибы сбирает… Семнадцати лет девица. Я уж ножик из голенишша вынул, потом думаю: пошто ее резать таку? Возьму-ка лучше в жены. Взял. Пожили чуток — душа в душу. Послал родителям письмо: «Дочери своей больше не ищитя». А батянька ейный Егор, мужик богатый, четыре села взбулгачил: кто с дубиной, кто с топором, кто с ружьем — весь лес окружили.
— И как же вы?
— Взял плетку да разогнал. Не морок же на них наводить!
— А могли?
— И посейчас могу. Хошь, Волкодиром представлюсь?
Я содрогнулся и сказал, что не надо. Мне и змей за глаза хватило. Нагляделся уже на пресмыкающихся!
— А то смотри… — с некоторым сожалением молвил он. — Мне это запросто…
Необходимо было срочно сменить тему.
— Но хоть Афросинья-то, надеюсь, не колдунья была?
Слава богу, уловка сработала. О Волкодире больше не вспомнили.
— Не-эт… Куды ей! Простая, добрая… Пироги пекла, робят рожала… Меня из походов ждала…
— И померла, чай, своей смертью?
Пригорюнился.
— Куды там! Пошла пó воду да утонула в пролуби…
Опять утонула! Что ж за напасть такая! И ведь не врет, наверное, — какой ему смысл врать? При таком количестве убиенных — Афросиньей больше, Афросиньей меньше…
— Ну хорошо! А Ванька? Тоже от нее?
— Може, и от нее. Да я его, по правде, и не видел ни разу, Ваньку. Слыхать — слыхал…
А ночка-то становилась все холоднее. Кажется, дело шло к утру. Из черной пробоины входа ощутимо тянуло сыростью. Я уже стучал зубами.
— Да ты возьми чо-нить из сундука, — подсказал мне сердобольный хозяин.
Поднялись, подошли к резному дубовому саркофагу. Я убрал бермуды и футболку, Степан Тимофеевич откинул крышку, и глазам моим предстала лежащая поверх прочего добра побитая молью шуба — кунья, с бобровым воротником и тусклым золотым позументом.
— Та самая? — не поверил я.
— Та-а… заветная… — протяжно подтвердил он.
Вскоре я уже был окутан нежным, тяжким и несколько затхлым теплом, что, впрочем, не спасло меня впоследствии от жестокой простуды. В поликлинике сказали: пневмония — и погнали в больничный комплекс. Там, впрочем, утешили, что бронхит. Но, по-моему, просто отфутболили — ремонт у них шел, и свободных коек в палатах не было.
Глава 8. Море Каспицкое
Теперь, когда уже все позади (а может, и впереди — кто знает!), я первым делом перечел народные сказания о Стеньке — те, разумеется, до которых смог добраться, полистал ученые труды. Нарыл кое-что для себя новенькое. Как выяснилось, далеко шагнула филология с тех пор, как мне вручали диплом.
Представьте, некоторые исследователи давно уже считают, будто знаменитый персидский поход Разина «за зипунами» есть не что иное, как реализация кочующего сюжета о плавании на «безвестных кораблях».
Не знаете, что это такое?
Тогда ознакомьтесь со следующей записью:
«Безвестный корабль, значит, вот какая штука: наберется таких молодчиков не один, не два, а многонько-таки. Знамо, кормить их даром убыточно. Вот и велят посадить их на корабль да и выпустить в “киянь-море”». «Ступайте-ка, голубчики, на все четыре стороны, — скажут им, — вы нам не нужны».
Особо оговаривалось, что посудина изгоям выделялась негодная, отслужившая свой срок, готовая в любой момент пойти ко дну.
Позвольте, но это же «Корабль дураков» в чистом виде! Действительно, бытовала в Средние века такая добрая традиция: собрать всех городских психов и преступников, погрузить их скопом на дырявую галошу — и до свидания, мальчики…
Да, невозмутимо подтверждают исследователи, именно так.
Не знаю, как вам, а мне стало обидно за моего друга Стеньку. Да и за Колумба тоже…
Однако вернемся в пещерку. Точнее — в дельту Волги.
Ночь дрожала от лягушачьих трелей. Места у нас такие, что ближе к северу лягвы квакают по-настоящему, а ближе к югу не квакают — горлышками трепещут. Но тоже громко.
— Атаман, а атаман! — говорит есаул Абсалям (он в те поры снова при должности очутился). — Ну и как ты нам тут почивать прикажешь?
— Чаво тобе? — ворчит Стенька спросонья.
— Спать не дають! Нам скоро Астрахань брать, а мы не спамши!
Осерчал Стенька, вякнул что-то из-под зипуна по-лягушачьи, и верь не верь — лягвы-то враз умолкли! Так стало тихо, что слыхать, как в стане у князя Львова (крестного Стеньки) измена зреет. Оба стана-то недалече друг от друга! Явно бузотерят стрельцы, шумят, не хотят на Разина посягать. Проведали, значит, что тех, кто с ним пойдет, атаман волоском не обидит, а кто нет — казнит лютой смертию да и дом пограбит.