Это возвращались с ночной прогулки бочки с золотом.
Голубовато-серая полумгла вздрогнула, и недолепленная стень исчезла.
Недовольно крякнув, Степан Тимофеевич завинтил крышечку, хмуро глянул, сколько еще осталось в бутылке, и, забрав у меня порожний стаканчик, двинулся к сундуку.
— Шубейку-то скинь, — ворчливо повелел он, не оборачиваясь. — Подарил бы, да не могу — заветная…
Я вылез из затхлых мехов и помог уложить шубу поверх прочего платья. Тяжкая крышка со стуком легла на место.
— Ну так ты… энто… Клад берешь али как?
Грохот снаружи придвинулся вплотную, и я на всякий случай отступил к стене, чтобы цепью по ногам не хлобыстнуло.
— Знаете… — откашлявшись, сказал я. — Может, я лучше, как Ефремка, приходить к вам буду?
Былинные плечищи затряслись от сдавленного смеха. Распотешила его, видать, моя просьба.
— Колдовству, что ли, учиться?
— Да нет… Просто поговорить…
— Энто ежели Бог позволит, — уклончиво молвил он, помрачнев.
— А может и не позволить?
— А то!..
Эпилог
Обидно, однако наша с ним беседа прервалась, я считаю, на самом интересном моменте. Очень бы хотелось, к примеру, выспросить подробнее о причинах столь долгой, на триста с лишним лет затянувшейся мести. То ли неистовая Настя так и не смогла простить новому своему жениху саму попытку утопления, то ли Стенькина вина была куда серьезнее, нежели ему представлялось: духовный наследник Волкодира, немыслимой силы колдун — он, вместо того чтобы противостоять прогрессу (рушить учуги, топить царства, хранить родные просторы от появления на них самолеток и самоплавок), ударился в столь милые народному сердцу пьянку, разбой и разврат.
Хотя одно другому не помеха — скорее подмога. Да, разбойничал, развратничал, но ведь при всем при том — рушил, топил, хранил! Ну не вышло, ну что ж тут делать? Однако Насте-то этого не растолкуешь — баба… Хотела, видать, большего.
И все же триста лет! Помыслить страшно. Уж на что змеи были Стенькой разобижены — и тем его терзать надоело…
Особенно досадно, что не догадался я спросить о сроках второго пришествия. А ведь сколько легенд об этом сложено! «Придет, непременно придет и станет по рукам разбирать… Ему нельзя не прийти! Ох, тяжкие настанут времена. Не дай, Господи, всякому доброму крещеному человеку дожить до той поры, как опять придет Стенька…» Боюсь, однако, что насчет точной даты своего возвращения в мир Степан Тимофеевич и сам не шибко был осведомлен, раз выпытывал у меня, не слышно ли чего об Антихристе…
Много, много еще о чем мы с ним тогда не договорили, но приближался рассвет, а согласно одному из преданий, если кто задержится в зачарованной пещерке до третьих петухов, так в ней навеки и останется. Подобная перспектива меня, сами понимаете, не прельщала. Петухи, правда, еще не кричали ни разу (да и откуда бы им там взяться!), но бочки-то с золотом уже вернулись.
Пора было и честь знать.
И что-то стало мне, знаете, опять жутковато. Неловко вспомнить, но прощался я со Степаном Тимофеевичем суетливо, а то и подобострастно: пропятился с кивками и полупоклонами до самого выхода, а повернувшись, ощутил голой спиной прощальный теплый поцелуй костерка и приостановился в сомнении. Ну с шубой — ладно, шуба — заветная, за нее вон с астраханского воеводы шкуру содрали заживо, но может, зипунишко какой попросить?..
Нет, не стоит. Наконец решился и ступил в зябкую утреннюю полумглу — примерно с тем же содроганием, с каким погружался вчера в майскую холодрыгу ночного ерика. Я и вправду не знал, прервется сейчас мое умопомрачение или же продолжится, как ни в чем не бывало. Шагнул — и сразу был ошеломлен ослепительным солнечным светом. Снаружи-то, оказывается, дело давно уже шло к полудню.
Вроде многих чудес насмотрелся за ночь — так тут еще и это…
Плотно зажмурился, а разъяв веки, словно бы проснулся разом. Именно словно бы, потому что никто не просыпается в стоячем положении с влажноватой одежкой в руках. Ну, разве лунатики, но я-то точно не из их числа, поскольку, вернувшись в город, проверился-таки у дружка-психиатра на всех его орудиях пытки. Он даже лампой мне в глаза мигал. Хорошо еще, удержался я и не рассказал о том, что со мной стряслось на самом деле. А так был признан вполне вменяемым.
Обернулся, ожидая увидеть все тот же бугор, но уже без каких-либо признаков входа, однако за спиной обнаружился штакетник, а за ним домик — тот самый, что растворился вчера в лунном мареве, когда мы шли со Стенькой в неизвестном направлении от порушенных мною учугов.