— Дальше-то что было? — спохватившись, прервал я затянувшуюся паузу.
— А сам смекай. Обычай каков? Первой встрече, кто бы ни был, голову долой… Ну тут чаво? Тут хитрость одна есть хитрая. Гляжу: шест лежить. Взял я его, смерил в рост девки энтой, что лишнее — от шеста отсек, и ну его в мелку щепу сабелькой крошить… На удачу.
— А! То есть вы ее как бы… символически?.. Позвольте! А откуда ж тогда голова? Вы ж голову принесли… в плат завернутую…
— Ты слухай!.. Поглядела — руками сплеснула. «Болезный ты мой! Да куды ж те в душегубцы-то, недовыростку? Чаво те надо? Голову? На…» Береть, слышь, собе за уши — и голову-то, прикинь, с собе сымаеть…
— Да ладно!.. — вырвалось у меня.
— Вот те и ладно…
— А вы?
Покряхтел, одолевая неловкость.
— Абдраган вдарил.
— Кто-кто вдарил?
— Ужас объял, — угрюмо перевел он на общепринятый.
— А-а… как же… кровь?
Замолчал старик. То ли припоминал, то ли придумывал.
— Кровь была… — решил он наконец. — Но, знаешь, така… засохша уже… «На, — говорит, — отнеси атаману Уракову…»
— Стоп! — вконец утратив робость, перебил я. — Чем говорит? Она ж без головы…
— Ну, стал-быть, голову в руках держит, а голова говорит… «Отнеси, — говорит, — атаману Уракову, только верни потом. Плат не забудь…» — и даеть мне плат. Повернулась и пошла, безголовая… С тех пор и стали меня в шайке опасаться… А я вижу — уважають, ну и давай озорничать! То кистенем кого брязну, то уполовником… Вот они, бабы-то чаво творять, — крякнув, присовокупил он. — Все, почитай, беды от них…
Раздавшееся снаружи шипение было настолько громким и неожиданным, что меня подбросило с плахи. На границе кромешной черноты и подвижного розоватого полусвета обозначились две огромные змеи: одна черная, другая пестрая. Я не слишком хорошо разбираюсь в пресмыкающихся, но таких у нас точно не водится. Без пяти минут удавы.
— Полночь, что ли, уже?.. — недовольно спросил хозяин пещерки, тоже приподымаясь со своего седалища.
Я вспомнил, чтó сейчас должно произойти, и стало мне дурно. Согласно преданию, каждую ночь, едва пробьет двенадцать, к великому грешнику Стеньке Разину приползают эти исчадья ада и терзают — грудь сосут. Потому она у него и разбухла — в бабью. Таково уж ему наказание от Господа Бога.
— П-пошли… в-вон… — неуверенно выдавил я, метнув испуганный взгляд в сторону пистолета. К счастью, сообразил, что резких движений лучше не делать… Кроме того, оружие-то — историческое, я ж не знаю, как с ним обращаться! Если это вообще оружие…
Змеи вопросительно повернули друг к другу граненые головы. Похоже, мое присутствие несколько их смутило. Выскочили и спрятались раздвоенные язычки. Такое впечатление, будто рептилии коротко о чем-то посовещались.
Степан же Тимофеевич тем временем грузной поступью приблизился к бочонку, возле которого стояла пустая глиняная плошка, и извлек с той стороны вполне современную пластиковую канистру. Отвинтил крышку, наполнил посудину всклень.
— Да все свои… — успокоил он приползших. — Снедайте…
Пресмыкающиеся поколебались чуток, потом, решившись, устремились к вожделенному молочку. Припали к миске с двух сторон.
— Так вы тут… — начал я — и, не договорив, тяжко осел на плаху.
— Дык… за столько-то годков, — раздумчиво промолвил старик, завинчивая канистру и снова пряча ее за бочку, — свыкнесси, чай… сдружисси… Им-то, болезным, тоже ведь не мед… Это ж тока мстится, что терзать кого — удовольствие…
Вернулся, сел.
— А молоко откуда берете?
— Малец один приносит. С Красного Стрежня. Матря евойная коровенок держит…
Некоторое время мы с ним молча смотрели, как насыщаются обе инфернальные твари. Вскоре вычистили они плошку досуха, разочарованно потрогали язычками керамическое донышко и, помедлив, отползли, словно бы выбирая, где прикорнуть.
— Так девка, выходит, колдунья была?
— Настя-то? Та ишшо… Спать не давала.
— Это как?
— Ну… жили мы в землянках всей шайкой. Я собе отдельну выкопал…
— А с головой-то что?
— Голова, в плат завернута, в уголке лежит. И наладилась она, ты слухай, со мной по ночам гутарить. «Эй, — надсмехается, — недовыросток! Так и будешь атаману Уракову кашу варить? Самому в атаманы пора…»
— На карьеру подбивала? — рискнул пошутить я.
— А то! Я ж и толкую: все бабы, все от них… А Ураков, видать, подслухал. «С кем энто ты, — пытает, — по ночам балакаешь?» — «С мамынькой покойной, — вру, — да с тятенькой покойным…» — «А иде голову девкину дел?» — «Закопал с молитовкой…» — «Айда, — велит, — отроем…» Пошли на бугор…