— Я в Лузановке живу, а вы меня учите, на какой мне марке ездить. Побрехать захотелось? — огрызалась молодая.
Спокойно выслушав перебранку женщин, Иван Тихонович решил идти пешком: и полезнее, и лучше познакомится с городом. Легкий чемодан не оттягивал руку. Неторопливо шагая по улице, вспоминал другие города, где ему удалось побывать после войны.
Приглядываясь к новой улице, Очередько то и дело встречал дома в строительных лесах. Одессой завладели строители.
— Товарищ майор, проход запрещен! — требовательно сказал пожилой мужчина в застиранной солдатской гимнастерке с двумя полосками ранений, держа в руке красный флажок. Загородил грудью дорогу. — Дамочка, я вам русским языком сказал: проход запрещен, — вскинул голову и, словно извиняясь за необходимость задерживать на улице прохожих, сказал: — Товарищ майор, сейчас дом будут взрывать. Я в зоне оцепления. Замучили женщины. Вчера всех жильцов предупредили. Плакаты развесили. А никакой сознательности! Никого не пущу.
Иван Тихонович с интересом смотрел на пожилого мужчину, проникаясь к демобилизованному солдату невольным уважением. Неожиданная остановка оказалась весьма кстати: от долгой ходьбы нестерпимо ныли ноги. После взрыва он продолжит свое знакомство с городом. Начал вспоминать, чем знаменита Одесса: есть оперный театр, памятник Пушкину, морской бульвар. С интересом приглядывался к жителям города, очень шумным и говорливым. Они стояли рядом с ним тоже в ожидании взрыва. И хотя он внутренне подготовил себя, тяжелый взрыв поразил его. Земля дрогнула, и красное облако взметнулось вверх совсем в другой стороне, чем он предполагал, накрыв огромным зонтом улицу, дома и деревья. По крышам тяжело заколотили падающие кирпичи.
— Часто взрываете дома? — спросил Очередько после недолгого молчания у солдата из оцепления.
— Приходится. От многих домов остались одни коробки. В газете напечатан план восстановления города. Разве вы не читали?
— Я приезжий.
— Так и подумал. Не видели вы наш город до войны! Красавец из красавцев. Леня Утесов, помните, как трогательно пел: «Красавица Одесса…» Леня наш, одессит. Вы к нам надолго приехали?
— Подлечиться. Грязевые ванны должен принимать. Добираюсь в Лузановку.
— В Лузановку? Да вы же идете в Молдаванку. Вы слушайте сюда. Пройдете прямо по улице. Никуда не сворачивайте. Выйдете к оперному театру. Там спросите. А еще лучше берите такси. Шоферам не переплачивайте. Они, жлобы, любят сорвать копейку с приезжего. Вам нужен военный санаторий?
— Военный.
Собравшаяся толпа не стала дожидаться разрешения демобилизованного солдата из оцепления с красным флажком, что проход открыт, стремительно рванула вперед, растекаясь по всей ширине улицы.
Иван Тихонович подхватил чемодан и торопливо зашагал, увлекаемый одесситами. Знакомая боль защемила кости ног. Скорее бы добраться до санатория и завалиться в постель.
Подошел к месту взрыва. От дома осталась огромная гора красного кирпича. Тротуар и мостовую завалили половинки. Красная пыль продолжала сеяться с высоты, как мелкий дождь.
Летчик осторожно обходил огромные глыбы, разлетевшиеся по улице. Позволял себя обгонять. На высокой горе кирпичей копошились женщины в разноцветных платьях и кофтах. Рядом с ними работали солдаты в запыленных гимнастерках с темными пятнами пота. Отыскивали целые кирпичи и складывали их рядами, а мусор и куски штукатурки сгребали лопатами в кучи.
— Посторонитесь, товарищ майор, — сказала торопливо молодая женщина. Лицо туго замотано белым платком, только для глаз оставлена узкая щелка. — А то перемажем вас!
Вдруг говорившая женщина бросила ручки носилок и повисла на шее Ивана Тихоновича. Принялась целовать:
— Товарищ старший лейтенант! Иван Тихонович! Товарищ майор Очередько! Какая встреча неожиданная. Радость какая!
Голос целовавшей женщины показался майору знакомым, но он не узнавал ее и терялся в догадках. Белый платок не давал рассмотреть лицо.
— Не узнаете? — женщина торопливо принялась разматывать платок, стряхивая с рассыпающихся светлых волос красную пыль. — Не узнаете?
— Настя! Ефрейтор Настя Белова! — Иван Тихонович почувствовал, как у него дрогнули руки и сердце застучало с перебоями. Он крепко обнял молодую женщину, гладил по волосам, целовал. Забытые воспоминания вернули его к апрельскому дню сорок пятого года, к последнему вылету на Берлин. Подумал о Сергее Ромашко. Перед ним бывшая оружейница ефрейтор Настя Белова. Это она подбегала первой к рулящим самолетам, а если удавалось хваталась рукой за консоль крыла и бежала рядом с машиной, обдуваемая потоком воздуха. И, стараясь перекричать шум мотора и свист винта, громко спрашивала летчика: