— А ведь и впрямь уже поздно, — забеспокоилась Анна Сергеевна. — Да и дождь не перестает… Сегодня в нашем клубе концерт, вот он и задерживается. Только пора бы уже прийти…
Она замолчала. Стало слышно, как в окна ровно и сильно бьет дождь, словно кто-то стучится — уверенно, настойчиво. Олечка тоже затихла и, подняв голову, расширенными глазами смотрела в окно, в темноту ночи.
Так мы и сидели все трое, не двигаясь и не говоря ни слова, захваченные, завороженные этой таинственной песней дождя и ветра.
О чем думала, о чем замечталась в эти минуты Анна Сергеевна? Черты лица ее стали мягче и как-то обыкновенней, проще. От образа строгой, властной и волевой Марфы, который возник в моем воображении, не осталось и следа. Это была Анна, Аня, Анюта, милая и простая, которая, наверно, любила, напевая вместе с другими девчатами, идти босиком по колкой траве, метать сено и, быть может, с ним, лейтенантом, до зорьки стояла у околицы…
…Неожиданно звякнула щеколда, и в сенях послышались голоса. Анна Сергеевна медленно поднялась, словно стряхивая с себя оцепенение, и вдруг, подняв высоко дочку, радостно сказала:
— Ну, вот и наш папа! Пойдем скорее встречать.
Она быстро вышла в сени, и уже оттуда послышался ее голос:
— Подождите, девушки, хоть чаю выпейте…
— Да нет, Анна Сергеевна, спасибо. Мы пойдем, — вразнобой, весело ответили ей.
«Даже с провожатыми, — подумалось мне, — совсем как столичная знаменитость…»
Но уже через минуту горячий стыд обжег меня от этой мысли. В комнату вошел высокий светловолосый мужчина. Что-то необычное было в том, как он остановился и медленно повернулся ко мне.
И вдруг я понял: он слеп! Темные очки закрывали глаза. Все лицо от лба до подбородка перерезал шрам. Дочка уже сидела у него на руках. Осторожно ступая, он подошел к столу.
— А у нас гость, — сказала жена, — товарищ из газеты.
— Что ж, давайте знакомиться. Николай Меркушев.
Я назвал себя и погнал протянутую руку.
…Концерт, видимо, утомил его. Он откинулся на спинку стула и долго сидел молча.
— Голова болит? — заботливо спросила жена.
— Да нет. Совсем нет. Просто устал немного. А ты знаешь, наша песня прозвучала. Если бы ты слышала, как ее спели.
— Вы сами сочиняете?
— Немного… — И, предваряя мой вопрос, поспешно добавил: — А записывает моя жена, Анна Сергеевна. Она хоть музыке и не училась, а по теории поспорит с любым студентом консерватории. Если разбираетесь в этом деле, поговорите с ней.
К удовольствию хозяина я мог поддержать этот разговор. И действительно, Анна Сергеевна хоть кого могла удивить превосходной музыкальной памятью. С ней можно было свободно говорить о секвенциях или о движении мелодии по ступеням, о тональностях, модуляции и прочих премудростях, а уж учебник гармонии она, и верно, знала назубок!
…Странный был этот разговор: мы, как на экзамене, боясь ошибиться, вспоминали классические примеры различных гармонических решений, а Меркушев молчал, жадно вслушиваясь в нашу беседу.
Девочка уснула у него на коленях, и он, медленно и осторожно поглаживая ее волосы, сидел, не шевелясь, изредка вставляя какое-нибудь слово.
— А ведь тебе пора отдыхать, — вдруг спохватилась Анна Сергеевна, — да и вы устали с дороги…
Но мы оба решительно запротестовали, и Анна Сергеевна, взяв дочку, вышла в другую комнату.
В окно по-прежнему барабанил дождь. Меркушев долго молчал. А потом как-то сам собой возник у нас разговор о далеких фронтовых годах. И то ли эти воспоминания так разволновали его, расположили к откровенности, к задушевной беседе, то ли так подействовало тепло семейного уюта после нелегкого трудового дня — не знаю, но только далеко за полночь затянулся рассказ о его жизни…
— Не знаю, как это назвать, по-моему, и слов таких на человеческом языке не существует, когда испытываешь не отчаяние, даже не безразличие, — нет, а просто чувствуешь вокруг себя пустоту, страшную, бесконечную… Ты живешь — ешь, спишь, передвигаешься, но тебя нет, это не ты, это какой-то механизм ест, пьет, спит и даже думает вместо тебя…
Вот так было со мной, когда я понял, что ранение принесло мне худшее: безвозвратную слепоту. Хотел ли я смерти? Наверное, да. Но, кажется, я ничего не хотел, вообще ничего…
Тогда-то в госпитале и нашла меня моя жена…
Меркушев замолчал. Что было потом? Всего тремя словами можно ответить на это: она вернула его к жизни. Но попробуй пойми, какой силой, каким прозрением она выбрала, быть может, единственный путь спасения?
А Меркушев говорил о том, как она заставила его поступить в музыкальную школу по классу баяна и прошла с ним все — от первой и до последней нотки, как она записала его первую песню и как они приехали сюда, на целину, и поселились недалеко от ее родных мест. Ее всегда тянуло вернуться в степь… А здесь как раз и началось то новое, что теперь называется одним словом — целина!