— «Нет, не тихо ты должен жить, не на покое, в уголке, — говорила она мне, — а в самой середке, чтобы люди тебя знали, чтоб ты был им нужен!»
А я спорил с ней, понимаете — спорил! Разве нужны песни на целине, разве нужен на целине учитель музыки? Но Аня оказалась сильней. Она ведь у меня сильная. И ведь права она: целина — это жизнь, большая жизнь! А в жизни нужна и песня, и музыка, и красота…
Только здесь я понял, что нужен этим ребятам — понимаете, нужен! И я к ним так привязался, что и не мыслю теперь жизни без них. А какие ребята, как тянутся они ко всему, что греет душу, с каким увлечением учатся находить в искусстве настоящее, искреннее, сильное… У нас ведь, знаете, не только хор да кружок по классу баяна. Мы еще организовали что-то вроде клуба любителей симфонической музыки…
И, помолчав немного, он медленно произнес:
— «Аня, Аня, жена музыканта. Помощница и друг». Да, так говорят… И говорят о ее красоте. А я другое знаю и другую ее красоту вижу…
…Когда я прилег, до рассвета оставалось часа два. Но сон не шел ко мне. В памяти все стояло иссеченное шрамом лицо Николая Меркушева, слышались его взволнованные слова, а то вдруг рядом с ним возникала она: то строгая, суровая Марфа, то милая Аня, Анюта, простая девушка и жена музыканта, красоту которой он, Меркушев, видит совсем не так, как все другие, зрячие.