Вот только как первым прорваться к Кулиджу? Стентон задумался. Можно, конечно, обратиться к Захарову. Наверное, тот сумеет помочь. Это мысль.
Луна поднялась выше и теперь отражалась в воде не узкой дорожкой, а дробилась на мириады серебряных блесток. Совсем как тогда, подумал Стентон. Он взглянул на лунный диск: полнолуние миновало дня два назад. Да, совсем как тогда…
Тогда они на трое суток застряли в Лос-Анджелесе: какая-то задержка с какими-то грузами. В подробности Стентон вдаваться не стал – на это есть управляющий перевозками. Погода стояла чудесная, и они – Бутч Андрейт, Кора и Стентон – решили устроить себе небольшой пикник. У Бутча нашлись друзья – Стентон был уверен, что, окажись они случайно где-нибудь в Антарктиде, Бутч и тогда сказал бы: «Заскочим в Мак-Мердо, у меня там приятель есть…» Впрочем, оказались эти друзья вполне приятной парой: Коллинс писал сценарии для Голливуда, а его жена… как ее звали?.. Какое-то необычное имя… Ах да, Саксон. Саксон заведовала отделом в рекламном агентстве. Впятером они уселись в «кантри-свайр» Коллинсов и махнули в заповедник Джошуа-Три. Там они провели два чудесных дня, ночуя в палатке у костра, а на обратном пути остановились поужинать в Санта-Барбаре. Ужин уже подходил к концу, когда на пороге вдруг появился парень в морской форме и крикнул:
«Лаурестесы! Выходят лаурестесы!»
Больший эффект могло бы произвести только объявление новой мировой войны.
«Скорей! – завопил Коллинс, вскакивая из-за стола. – Скорей, опоздаем!»
Ни Стентон, ни Кора, ни даже всезнайка Бутч ничего не понимали, но ринулись вслед. Все последующее запомнилось Стентону, как безумная ночная феерия. До этого вечера он никогда не мог подумать, что нерест паршивой рыбешки в шесть дюймов длиной может вызвать такой ажиотаж. Уже потом ему рассказали, что летом, в лунную ночь – «вторую ночь после полнолуния и на седьмой волне после высшей точки прилива», – по всему побережью от мыса Консепшен до мексиканской границы выходят из моря лаурестесы и парами прыгают по пляжу, чтобы зарыть свои икринки во влажный песок. И вдоль всего берега их ждут любители этого своеобразного состязания: по калифорнийским законам ловить лаурестесов можно только голыми руками, и у мокрой, скользкой рыбки в темноте есть немало преимуществ перед человеком.
Но все это Стентон узнал уже потом. А тогда картина показалась ему просто сумасшедшей. Полуголые люди тенями носились по кромке воды, по пляжу, метались по колено в море, поминутно нагибаясь и выхватывая что-то маленькое и серебристое, отблескивавшее в свете луны. Они тоже поддались безумию. Стентон закатал брюки до колен, Кора скинула юбку, оставшись только в бикини и белой блузке, и они вслед за всеми бросились ловить быстрых, как ртуть, рыбешек, тут и там взблескивавших на гребешках волн. В какой-то момент рядом со Стентоном оказался тот самый моряк, который первым крикнул о лаурестесах. Без брюк, но выше пояса одетый по всей форме, он исполнял фантастическую джигу. Внезапно он завопил нечто совершенно неописуемое и задрал ногу, между пальцами которой билась маленькая рыбешка. После этого Стентон уже не удивлялся ничему. А потом он неожиданно столкнулся с Корой, и они вместе вышли на берег. Карманы Стентона были набиты рыбешками, а Кора наполнила ими полиэтиленовый пакет. Кто-то уже развел костер, над которым кипело в котелке масло. Коллинсов и Бутча они в темноте потеряли и потому пристроились к компании у этого костерка. Рыбок кидали в кипящее масло; и они моментально покрывались тонкой хрустящей корочкой, как картофельные хлопья, зажаренные по-французски. Ели их как пресноводную корюшку – вместе с головой и потрохами, и это было удивительно вкусно, и Кора сидела рядом, так близко, что Стентон мог коснуться ее, стоило только чуть-чуть шевельнуть рукой… И Стентон знал, что ей это не будет неприятно.
Правда, на следующий день Стентон проснулся с заложенным носом, а к полудню уже чихал вовсю, словно нанюхавшийся перца кот.
«За все надо платить, – улыбаясь, сказала Кора и принесла ему какие-то капли из аптечки. – Это – за грехи вчерашней ночи, капитан!»
Стентон долго пытался понять, что именно имела она в виду.
Как давно это было! И как нужно это было бы не тогда, а сейчас, сейчас! Впрочем, нет – и тогда и сейчас. Пожалуй, только теперь Стентон понял, насколько нужна ему Кора и что страх потерять дирижабль – в значительной степени страх потерять ее. Если бы можно было сейчас встать и пойти к ней! Но именно теперь этого нельзя. Ни в коем случае. После того, что он сегодня сделал, это было бы похоже на предъявление счета.
В дверь постучали.
– Да, – сказал Стентон.
Дверь приоткрылась, бросив в каюту треугольник желтого электрического света.
– Можно, капитан?
Кора! До чего же нелепо устроен человек: тосковать, мечтать увидеть, увидеть хоть на миг, а когда этот миг приходит – не знать, постыдно и глупо не знать, что делать!..
– Да, Кора, – как можно спокойнее сказал Стентон. – Прошу.
Кора вошла, беззвучно закрыв за собой дверь.
– Сумерничаете, Сид?
– Да. Сижу, смотрю. Красиво… Сейчас зажгу свет, – спохватился он. – Что-нибудь случилось, Кора?
– Не надо света. И не случилось ничего. Просто мне захотелось немного посидеть с вами. Не возражаете, капитан?
Сколько нежности может быть в одном человеческом голосе! У Стентона перехватило дух. Сколько ласки может быть в человеческом голосе… Одном-единственном. Ее голосе.
– Конечно, можно, – сказал он. – И пожалуйста, Кора, не называйте меня больше капитаном, хорошо? Какой я капитан…
Кора села на диван. Их разделял теперь только угол стола. Стентон пытался разглядеть, что на ней надето, – явно не форма, – но для этого в каюте было слишком темно: луна поднялась уже так высоко, что лучи ее не попадали в каюту; прямоугольник окна слабо светился, но не освещал.
– Сид, – сказала Кора после минутного молчания, – я хочу поблагодарить вас, Сид. И не думайте, что я такая уж стерва. Если я приняла вашу помощь… вашу жертву… то не потому, что считаю это естественным. То, что сделали сегодня вы, – это не помочь даме выйти из машины. Я знаю. Но… поймите меня, Сид! Ведь, в сущности, вы очень мало обо мне знаете. Пожалуй, я знаю о вас и то больше. Знаю, что вы начинали почти с нуля. Знаю, как добивались приема в Колорадо-Спрингс. Но… нас с вами нельзя равнять. Вы – американец. Англосакс. Вы – Сидней Хьюго Стентон. А я – Кора Химена Родригес. Понимаете – Родригес. Пуэрториканка. «Даго». Такие, как вы, всегда лучше нас – потому уже, что их предки прибыли сюда на «Мэйфлауэре». Не знаю только, как «Мэйфлауэр» смог вместить такую толпу… А вы знаете, каково это – быть «даго»? Паршивым «даго»? А быть девчонкой-«даго» еще хуже… Да, я пробилась. Просто потому, что однажды попала на обложку журнала – фотографу чем-то понравилось мое лицо. И благодаря этому мне удалось устроиться в «Транспасифик» стюардессой. Через три года я стала старшей. И дальше я пойти не могла. Если бы не эти неожиданные курсы суперкарго для дирижаблей – кем бы я стала? И кем я стану, если потеряю то, чего достигла? А вы – вы всегда сможете добиться своего. Вы достаточно сильны, Сид. И – полноправны. Теперь вы понимаете меня?
– Да, – сказал Стентон. – Понимаю. Но благодарить меня не надо. Я сделал так, как считал нужным. Я не знал всего того, что вы рассказали, но это не важно. Я только хочу, чтобы вы поняли – я… – Он замолчал, подбирая слова, но Кора не дала ему продолжить.
– Не надо ничего объяснять, Сид. Я ведь не дура.
Стентон встал. Разговор явно зашел куда-то не туда, и теперь непонятно было, как же его кончить.
– Я знаю, – серьезно сказал он.
Кора тоже поднялась. Теперь они стояли почти вплотную.
– И еще одно, Сид. Я пришла не только поблагодарить вас. Я пришла к вам. На сегодня или навсегда – как захотите…
Так, наверное, чувствуют себя при землетрясении – земля качается и плывет под ногами, сердце взмывает куда-то вверх, к самому горлу, и нет сил загнать его на место… Стентону не нужно даже было идти к ней – он только протянул руки и обнял Кору. И так было бесконечно долго, пока где-то на краю сознания не всплыл тот давний день, и Стентон отчетливо услышал веселый голос Коры: «За все надо платить, капитан!»