Аракелов оперся руками на станину телетайпа и так и замер, согнувшись, словно стараясь прочесть на остановившейся мертвой ленте что-то очень и очень важное. Внезапно лента тронулась.
«Внимание. Сейчас дадим изображение».
«Понял. Жду».
Аракелов поднял голову к экрану, выступавшему из стены над пультом телетайпа. Изображение уже появилось: в бледном свете прожекторов медленно уползало назад дно, покрытое похожим на мелкий белый песок глобигериновым илом. Там и сям извивались пяти– и восьмилучевые офиуры, а среди разбросанных по дну морских огурцов медленно ползали похожие на улиток гастроподы. Колония губок напоминала клумбу тюльпанов; они на добрый метр тянулись вверх и мягко покачивались из стороны в сторону. А рядом, наполовину уйдя в ил, лежали два неправильной формы куска металла. Первый мог быть чем угодно или остатком чего угодно. Но второй… Теперь гибель по крайней мере одной из патрульных субмарин стала фактом. Патрульник борт шестнадцатый… Аракелов на миг склонил голову, а когда снова поднял ее, то металлических обломков на экране уже не было – только ил, редкие кругляши полиметаллических конкреций да раскоряченные звезды офиур…
Патрульники погибли. Обломков второго Аракелов не видел, но интуитивная уверенность переросла теперь в абсолютную. И он – единственный батиандр. Единственный. Почему он вдруг подумал об этом? Нет, это был не страх. Страх он узнал бы. Страх – штука привычная, и со страхом он умел не считаться. Это была ответственность. Единственный – значит выручить Кулиджа должен он. Только он. А для этого он должен уцелеть.
Он вызвал Зададаева.
«Что с японцем?»
«В четырех часах хода. На него не рассчитывай».
«Что с патрульниками Гайотиды?»
«Всплыли и дрейфуют. Изображение мы транслировали и на Гайотиду».
«Вас понял».
Аракелов подумал с полминуты, потом решился.
«Мне нужна „рыбка“».
«Рыбкой» именовали в быту второй глубоководный аппарат «Руслана». Настоящее его название состояло из семи букв и четырех цифр, причем буквы шли в такой последовательности, что произнести больше трех подряд не сумел еще никто. Зато на рыбу он действительно был похож: четырехметровая серебристая сигара аппарата сплющивалась с боков, рули направления и глубины напоминали плавники, хотя и непропорционально маленькие для такой туши, а спаренные объективы стереоскопической телекамеры довершали сходство – этакие немигающие бездонно-глупые рыбьи глаза. Обычно «рыбка» тащилась за «Русланом» на буксире, выдерживая заданную глубину, но иногда ее спускали с привязи, и она плавала на свободе, повинуясь только приказам собственного недоразвитого – истинно рыбьего – электронного мозга.
Именно это и было нужно теперь Аракелову.
«Вас понял», – ответил Зададаев.
«Заглубите ее на шесть сотен. Потом спиралью радиусом порядка километра – вниз до девяти. Анализы – стандартный набор. Акустический контакт – непрерывный. Жду. Конец».
«Понял, – отстучал Зададаев. – Добро».
Изображение на экране медленно смещалось – «Руслан» отрабатывал на самом малом ходу. В блеклом эллипсе электрического света проплывало дно. Фиксация: ерунда, какая-то старая канистра. Рядом с ней – бутылка. Дальше… Фиксация: еще один металлический обломок… Дальше…
Пять минут… Десять… Пятнадцать… «Рыбка» уже заглубилась на шестьсот метров и сейчас начала описывать первую циркуляцию – битком набитая электроникой торпеда, оставляющая за собой цепочку пузырьков отработанного кислорода.
Двадцать минут… Двадцать пять… Время, время, время! У Кулиджа осталось всего двести пятьдесят пять минут. Следовательно, у Аракелова – сто тридцать пять. А потом – вниз.
Только бы «рыбка» прошла!
Лента в окошке телетайпа дернулась и поползла.
«Нету „рыбки“, Саша. – Всего второй раз за три года совместной работы Зададаев назвал его по имени. – Взорвалась. На втором витке».
«Понял».
На самом деле Аракелов ничего не понимал. Что происходит? Что там за чертовщина? Но понять можно было одним-единственным способом – думать. Думать. И еще раз думать.
А что думает сейчас в своем стеклянном пузыре Кулидж? Что думают наверху, в пультовой, Зададаев и ребята? И что думают на Гайотиде-Вест?
VI
В тринадцать ноль-ноль пришел сменщик, и в тринадцать пятнадцать Захаров, сдав дежурство, закрыл за собой дверь диспетчерской. От затылка поднималась и растекалась по черепу тупая боль. В ушах резкими аритмичными толчками отдавался ток крови. Пожалуй, давно уже его не прихватывало так крепко.
Захаров постоял несколько минут, потом осторожно пошел по коридору, следя за тем, чтобы шаги получались ровными и размеренными: так было легче. Свернув за угол, он оказался у дверей, ведущих на террасу. Услужливая пневматика распахнула стеклянные створки, и он вышел наружу, на прохладный ветерок, от которого стало легче дышать. Он сел на деревянную скамью и достал из внутреннего кармана плоскую коробочку. Стараясь не делать резких движений, Захаров вынул из нее две ампулы, взяв их в левую руку, убрал коробку обратно, потом приставил ампулы присосками к шее – сразу под обрезом волос. Через минуту ампулы отпали, как насытившиеся пиявки. Теперь оставалось только посидеть с четверть часа, пока скажется действие лекарства. Захаров расслабился и стал ждать.
Скамейка купалась в тени – солнце стояло на юге, и башня Гайотиды закрывала его. Широкая полоса тени, отбрасываемой башней, падала на воду и на понтоны волновой электростанции.
Мимо прошла группа туристов, человек десять – двенадцать. Судя по нескольким долетевшим до него словам, это были испанцы. Впрочем, подумал Захаров, мало ли где говорят по-испански… Ему и самому случалось водить по Гайотиде туристские группы, и он назубок знал весь набор восторгов и цифр, который обрушивается на головы охочих до экзотики туристов. Гайотида – восьмое (девятое, десятое – смотря на чей счет) чудо света. Гайотида – самая крупная международная стройка. Стройка века. Ура, ура, ура! Впрочем, если отбросить иронию, это и в самом деле грандиозно – бетонная башня диаметром в двести с лишним метров, основанием упершаяся в плоскую макушку гайота почти на километровой глубине, а вершиной поднявшаяся на полсотни метров над уровнем океана. Гигантский промышленно-научный комплекс, создать который удалось лишь совместными усилиями более чем десятка стран. Собственно, Гайотида – это название собирательное. Так называется целый искусственный архипелаг из четырех однотипных станций-башен, удаленных на полтораста – двести миль друг от друга. Каждая из них имеет собственное наименование: Гайотида-Вест, Гайотида-Норд и так далее.
Несколько десятков лет назад, вскоре после открытия Хессом гайотов, появилась гипотеза о существовавшей некогда в Тихом океане великой суше – Гайотиде, от которой до наших дней только и дошли гайоты да жалкие островки Маркус и Уэйк. Кто его знает, была ли такая земля. Слишком уж их много, этих гипотетических Атлантид, Пасифид, Микронезид и прочих «ид». Но Гайотида была построена, хотя до сих пор многие не уверены, что создание ее оправдается хотя бы в отдаленном будущем.
А экономика – это все. И потому, кроме донных плантаций и комбинатов по добыче из воды редкоземельных элементов, кроме волновых и гелиоэлектростанций, сделавших Гайотиду энергетически автономной, кроме лабораторий, мастерских и эллингов Океанского патруля, здесь появились туристские отели и искусственные пляжи, бары и магазины сувениров, потому что туристов тянет на свежатинку, а с собой они приносят валюту, и не считаться с этим, увы, нельзя.
Группа давно уже прошла, а Захаров все еще сидел, расслабившись, глядя прямо перед собой, пока не почувствовал наконец, что боль начала спадать, а потом ушла совсем, оставив только легкую тошноту и тяжесть в голове. Тогда Захаров встал и, войдя внутрь, подошел к ближайшему телефону. Разговор был коротким. Потом скоростной лифт за каких-нибудь полторы минуты вознес его на четырнадцатый этаж. Здесь были кинозалы, дансинги и бары.
«Коралловый грот» – излюбленное место туристов – изнутри был отделан настоящим кораллом. Сам бар находился как бы в огромном стеклянном пузыре, за стенками которого в ярком свете хитроумно запрятанных ламп шныряли между ветвями полипов пестрые коралловые рыбки.