Мы приближались к западному краю равнины. Чем-то эти места напомнили мне Оркады: такие же холмистые и открытые, только здешние холмы повыше и позеленее. Сверившись с солнцем, я понял, что мы движемся на северо-запад, и довольно давно. Я смутно припоминал старую римскую дорогу, идущую через холмы. Цинкалед явно предпочитал равнину. Пожалуй, мы удачно свернули на запад по римской дороге. В том безумии, которое охватило нас с конем, ничего не стоило свернуть и на восток, и тогда сейчас мы бы оказались в самом сердце саксонских владений. Я улыбнулся. Экстаз побега оставил меня. Объяснив коню, что нам надо держаться западнее, я скоро обнаружил, что холмы становятся круче, а потом мы и вовсе подъехали к лесу. Но сначала нам повстречалась река. Небольшая такая сонная речушка, все еще слегка мутная от весенней грязи. В воде отражались кряжистые дубы на том берегу. Некоторое время пришлось ехать на север, пока не отыскался брод.
Спустившись к воде, жеребец заинтересованно фыркнул. Я спешился и дал ему напиться, тихо разговаривая с ним. Конечно, он хотел пить, но запаленным ни в коем случае не выглядел, хотя любая другая лошадь давно бы пала от такой гонки.
Я смотрел, как конь пьет и тоже ощутил жажду. Встав на колени у воды, я обнаружил, что все еще сжимаю в руке Каледвэлч. Я улыбнулся и начал вкладывать меч в ножны. Только сейчас я заметил кровь на клинке.
Воспоминание потрясло меня. Саксы… они встали у меня на пути! Память тут же восстановила всю картину. Я увидел, как покалеченный Элдвульф с рассеченным лицом падает на землю. Я вспомнил сакса с копьем, вспомнил, как я хохотал, убивая воинов у ворот. Меч выпал у меня из рук, я откинулся на спину, с ужасом глядя на Каледвэлч, будто это он учинил весь этот разбой, а я не имею к нему отношения. Тут я сообразил, что конь пьет слишком много и оттащил его от воды. Только теперь до меня начало доходить, что я убил трех человек и тяжело ранил четвертого, и до сих пор даже не вспоминал об этом. Нет, от моих рук пали уже четверо, если вспомнить несчастного Конналла. Но то было милосердное убийство, а это… это была война, битва.
Я позволил лошади подойти к воде и попить еще немного. Король Луг благословил меня на битвы, ожидавшие впереди. Могло ли охватившее меня безумие быть следствием этого благословения? Говорят, Кухулин в битвах терял разум, а он ведь был сыном короля Луга. Есть, есть виды безумия, которые в народе называют священными. Так говорилось в песнях. Но меня пугало то, что я могу убивать и мне все равно. Ну и что? Не надо было бежать? Глупости!
Я вытер клинок травой, потом протер полой плаща и вложил в ножны. Затем снова встал на колени и напился из реки. Вкус у воды был под стать реке: спокойный, насыщенный. Некоторое время я посидел на берегу. Конь вошел в воду и мне передалось его удовольствие. Я расседлал Цинкаледа, обтер его спину травой, поплескал на него водой и оставил получать удовольствие дальше.
Я сидел и смотрел на свое отражение. Оно то и дело колебалось, когда конь двигался, и все же я смог заметить, как изменилось мое лицо с тех пор, как я видел его отражение в бассейне в Ллин-Гвалх. Странное лицо, надо сказать. Глаза остались прежними, не считая озадаченного выражения, поселившегося в них. Лицо заострилось, приобрело жесткость, стало лицом воина. Это у меня-то! У худшего воина на всех Оркадах! Но, пожалуй, главным изменением стали проступившие на нем черты нездешности, совершенно незнакомые дотоле. Я смотрел на Цинкаледа и думал о том, что недавно убил трех обученных саксонских воинов и ранил короля. Но как мог это сделать я, Гвальхмаи ап Лот, вовсе не воин, совершить такое? Да, саксы были напуганы, они растерялись, увидев огромного коня, вихрем несущегося на них, да еще огонь, которым горел мой клинок! Тут любой забудет все на свете. Если бы не это обстоятельства, меня бы, конечно, сразу убили. Наверное, таким подвигом мог похвастаться какой-нибудь знаменитый воин в пиршественном зале, но я-то понимал, что мои воинские доблести ни при чем.
А, собственно, что я понимал? Меня безмерно удивляло то, каким жестоким существом я был всего час назад. Я вспомнил силу и уверенность, заполнившие меня, когда обнажил Каледвэлч. Я вспомнил предупреждение Луга. Как в этом смешении человеческих страстей и божественного безумия отличить Свет от Тьмы? Верно и вправду я теперь уже не совсем человек. И все же, что бы ни случилось, я остался человеком. Ну, может, не совсем обычным человеком. Да и не смог бы обычный человек обуздать такого коня, как Цинкалед. Нет, это не я обуздал его, это он сам признал во мне родственную душу и полюбил, унеся меня из плена. По-настоящему подчинить его смог бы лишь бессмертный, а я — только человек. Да, человек, и меня это утешает. Человеку свойственны сомнения, свойственная неуверенность в своей правоте, я таким и был. Просто мне довелось повидать такое, о чем редко задумывается большинство людей. И то, что я видел, изменило меня, как меняют воинов битвы, как меняют королей государственные дела. (Мама, леди Моргауза, интересно, насколько глубоко проникла в меня ты?) Вот и все объяснения. Я улыбнулся своему отражению.