В 1933–1942 годы Леонид Якобсон был балетмейстером Московского Большого театра. В духе того времени для воспитанников училища им был поставлен номер, который назывался «Конференция по разоружению». Каждый из участников должен был изобразить главу какого-нибудь государства. Майе досталась роль китайского диктатора, главы партии Гоминьдан Чан Кайши, которой девочка ужасно гордилась. Исторический, реальный Чан Кайши был личностью сложной и далеко не однозначной: он то заключал союз с коммунистами, то переходил на сторону «реакционной буржуазии», и потому его роль действительно была не из простых. Но артистичная Майя справилась, а Якобсон оценил ее старания и достигнутый результат. Впрочем, видел он и недостатки юной балерины, и дело было не только в технике. Якобсон прозвал Плисецкую лентяйкой, и отчасти это было правдой: юная актриса любила только танцевать, а трудиться совсем не хотела. И только позже, под руководством учителя, она стала понимать, каким увлекательным, интересным, творческим может быть упорный ежедневный труд балерины. Ведь ни для кого не секрет, что та поистине воздушная легкость, с какой балерины порхают на сцене, достигается постоянными длительными упорными занятиями, но никто, кроме самих балерин, и представить не может, сколько приходится репетировать каждое движение, оттачивать его, доводить до совершенства. Если не любить балет, то подобной «каторги» долго не выдержать.
Для взрослеющих учениц Якобсон поставил одноактный балет на музыку Фредерика Шопена, который так и назывался — «Шопениана». Придумал этот балет еще легендарный Михаил Фокин в 1907 году. Это танцевальная композиция, где нет конкретных персонажей, а есть полуабстрактные девы-сильфиды, приснившиеся мечтательному юноше.
На его премьере Плисецкая продемонстрировала необыкновенный «трюк» — так она сама это называла: в каждом прыжке балерина умудрялась на мгновение зависнуть в воздухе, не обращая внимание на законы гравитации. Этот ее «трюк» вызывал гром аплодисментов.
Первый подлинный успех пришел к Плисецкой буквально накануне войны — 21 июня 1941 года. До выпуска из училища ей оставалось еще два года, но в числе лучших учащихся старших классов она была допущена к участию в выпускном концерте училища, проходившем на сцене филиала Большого театра, который в наши дни называется «Московской опереттой». Майя вместе с двумя партнерами танцевала номер под названием «Экспромт», тоже поставленный Леонидом Якобсоном на музыку Чайковского. В зале среди зрителей была ее мама, только что вернувшаяся в Москву из ссылки, и поэтому Майя с особенным старанием демонстрировала все, что на что была способна: изумительные прыжки с зависанием, артистизм, грацию; публика рукоплескала, все радовались — и никто понятия не имел, какая трагедия ожидает назавтра всю страну.
На следующий день на улицах люди собирались возле громкоговорителей, транслировавших «Священную войну» и сводки новостей. В полдень Молотов выступил по радио с официальным обращением к гражданам СССР, сообщив о вероломном нападении Германии на СССР и объявив о начале Отечественной войны. Лица выражали тревогу и напряжение.
Было много пьяных. Некоторые плакали. Все понимали: на войне убивают, а это значит, что опасность грозит каждому. Много лет спустя Плисецкая подсчитает, что из тех юношей, кому в 1941 году исполнилось восемнадцать лет, 97 процентов были убиты, пропали без вести. Уцелело лишь три процента. Чудовищно!
В первые же недели пали Львов, Брест, затем в течение лета и осени — Киев, Харьков, Минск. Приходили первые похоронки, про других ушедших на фронт и вовсе вестей не было. Не обошла стороной беда и ее семью. В самом начале войны немецкие бомбардировщики стали бомбить Москву. При объявлении воздушной тревоги люди спускались в метро и бомбоубежища. Но власти в приказном порядке обязывали жителей домов поочередно дежурить на крышах — тушить зажигательные бомбы. Так на крыше от фугасной бомбы погиб Майин дядя Эмануил, даже похоронить его не удалось: в дымящихся развалинах нашли лишь оторванную руку.
Но бомбардировки были только началом ужаса. Немецкие части двигались к Москве, в городе началась паника. Учреждения эвакуировались, театры уезжали. Люди плохо представляли себе, что их ждет дальше. В этой суматохе кто-то сказал Суламифи, что Большой театр будет эвакуирован в Свердловск (Екатеринбург). Сведения оказались ложными, но узнала Майя об этом, лишь оказавшись на Урале.