Наконец они достигли круглой платформы, не более двух саженей ширины. Вокруг сплошных стен этой воздушной башни, на высоте человеческого роста начинаясь, а кончаясь под самым голубым хрустальным куполом в виде блестящего конуса, покрывавшим башню, как ясным сводом неба, шли один над другим, все уменьшаясь в объеме, семь рядов частых, круглых окошек. Их было по семи в каждом ряду, по семи вдоль и поперек этих оконцев без рам, — просто кружков матовых, белых стекол. Они представлялись снизу блестящими бусами, нитями жемчуга, семь раз охватившими островерхую вышку. В средине комнатки стоял стол со всем нужным для письма и к нему от каждой из этих блестящих бус были проведены проволоки, легко сообщавшиеся и разъединявшиеся со стоявшим на столе зеркалом.
— Садись! — указал ей Кассиний на единственный стул, стоявший у стола.
Майя повиновалась, не смея сказать, что она не устала…
XI
Белый брат прислонился возле нее к стене во весь высокий рост свой. Широкие, светлые одежды его падали тяжелыми складками до пола; небольшая темная борода, вьющаяся, как и темные волосы, падавшие до плеч из- под золотистого головного убора, обвивавшего высокий лоб его наподобие древних уборов аравитян, красиво обрамляли его смуглое, правильное лицо. Серьезно, печально, почти сурово было оно теперь… Майя не смела поднять на него глаз, и сердце ее сжималось и тоскливо трепетало при мысли, что она оскорбила, огорчила своего учителя, которого так давно не видала, так жаждала увидеть!.. Она готова была пасть к ногам его, со слезами просить прощения и умолять, чтобы он ее не покинул во гневе; но ее сдерживало небывалое чувство боязни, она не смела прервать его раздумья…. Кассиний, наконец, вздохнул и сам посмотрел на нее. Не гнев, а печаль была в его кротких, глубоких глазах.
— Я не сержусь на тебя! — сказал он, ясно видя ее мысли. — Мне только жаль тебя: ты еще далека от счастливой пристани… И в этот раз ты вряд ли окончишь миссию, возложенную на тебя искони!.. А желал бы я, чтобы ты сумела до того проникнуться желанием работать на благо человечества и всю себя посвятить этой великой задаче так беззаветно, чтобы желание это служило тебе броней и лучшей защитой от всяких жизненных соблазнов и искушений…
— О, Боже мой! Да какие же соблазны? Какие искушения может представить скучная, пустая жизнь? — вскричала искренне Майя. — Если б не жаль мне было отца — я умоляла бы тебя, Кассиний, не отсылать меня к ней более.
— Потому что ты не знаешь ее!.. Не знаешь ни ее горестей, ни наслаждений… И сохрани тебя от них судьба!.. Я надеюсь, что она окажется милостивой. Если бы ты сумела не поддаться ранним увлеченьям, не навлечь на себя неотвратимую силу закона возмездия, — неизбежную кару за грех, — юность твоя могла бы пройти без бурь… А в зрелых годах меньше опасностей.
— Так скажи же, скажи, что должна я начать!.. Научи меня, Кассиний!
— Да, я скажу тебе. Я попытаюсь, хотя не знаю, имею ли я право?.. Будет ли мне дозволено так рано, так легко, почти не испытав еще твоих сил в борьбе с жизнью, — исхитить тебя из омута ее безумий, ее страстей!.. Не знаю, удастся ли?.. Но сердечно желал бы охранить тебя от искушений и гибели, если только удовлетворена твоя карма — неизбежный закон воздаяния…
— Какой жестокий! Какой ужасный закон! — страстно вскричала Майя.
— Вот опять пустая, необдуманная речь! — печально заметил Белый брат. — В законах Предвечной силы не может быть ни жестокости, ни снисхождения, а есть только высшая, непоколебимая справедливость. Люди сами к себе жестоки или милосердны: смотря по тому, какое сами себе готовят возмездие, — дурное или доброе. Земная и вечная судьба каждой души, воплощающейся в жизнь — в ее воле! Великий Учитель сказал: «Добрый человек, из доброй сокровищницы сердца своего, выносит плоды добрые; а злой человек, из злого сердца своего, приносит плоды злые!»[8] И вот эти добрые или злые плоды свидетельствуют против него вовеки! Они его каратели и его судьи, пока он не искупит злых страданием, а добрые не искупят его самого, во спасение вечное его бессмертного духа. Многие думают: какое счастие облегчать страдания и печаль!.. — И так рассуждают многие, не додумываясь до простой сути, которая должна бы быть ясна даже младенцу, если б человечество правильно понимало свое назначение и цель бытия. Как думаешь ты, что составляет, собственно, личность человека: тело ли, данное на самый краткий срок, предопределенное уничтожению, или высшее, бесплотное его начало? Его бессмертное ego — дух, осмысливающий и одушевляющий эту бренную оболочку?
8