— Нет! — сказал он. — Довольно… Теперь пора тебе возвратиться домой, иначе мы погрешим против первой заповеди нашего закона: против милосердия. Твой сон, Майя, продолжается слишком долго. Отец твой в тревоге!.. Да и нет пока тебе нужды здесь долее оставаться. Ты теперь знаешь, какая задача ожидала бы тебя, если б ты вошла в обитель нашу непорочной, чистой сердцем и помыслами, какой была доныне. Еще скажу тебе: ты видела шесть периодов первого цикла веков. Следующее, седьмое окно показало бы тебе первобытных людей, ведших жизнь простую, близкую к природе, от которой еще они не успели отдалиться, едва пройдя первые стадии бытия. Следующие за первой цепью шесть остальных ярусов окон могли бы показать тебе дальнейшее развитие человеческих рас; мировых или частных событий в истории наций, стран или отдельных личностей, — по твоему желанию и по твоим запросам. Во втором, третьем и четвертом, — в котором заключается наш цикл, — ты бы все, вероятно, видела. Но на конце Кали-Юга, думаю, твоя способность видеть и остановилась бы, — пока… Будущее ты теперь не увидала бы.
— Теперь, если хочешь, возьми проводник последнего стекла из четвертого ряда, — из нашего Кали-Юга, и, что бы ты ни пожелала видеть, оно тотчас тебе покажет. Знай, что первая мысль твоя, о ком или о чем бы то ни было, — тотчас приведет в соотношение с зеркалом тот самый луч света, в котором отражается, в данное мгновение, то лицо или тот предмет, о которых ты подумаешь…
«Что делается дома? Что мой отец?» — невольно мелькнуло в мыслях Майи в ту же секунду.
Кассиний уже прикладывал к стеклу проводник последнего, седьмого стекла в четвертом круге и, приложив его, говорил:
— Ну, прощай, Майя. Не забывай нашей обители и борись с жизнью, чтобы к нам возвратиться… А талисман мой береги! Он от многого охранит тебя… Еще совет: чуждайся света и тщеславных его развлечений!..
Последние слова Кассиния едва долетели до Майи, слабо, издалека…
Она увидала отца, стоявшего на коленях у ее изголовья; увидала еще какую-то незнакомую молодую даму, вливавшую капли в ложку из темного маленького пузырька, привстала и удивленно сказала:
— Папочка! Что с тобой?.. Ты, кажется, плачешь?.. Успокойся, милый!.. Я здорова!
Крик радости был ей ответом.
— О, Майя, Майя! До чего ты напугала меня!.. Боже мой. Знаешь ли ты, что вот другие сутки ты спишь без просыпу!
— Неужели?.. Зато, ах, папа! Где я была!.. Какой я сон видала! — поправилась Майя, вспомнив о присутствии незнакомой женщины. — Я после расскажу тебе, — прошептала она отцу на ухо.
— Хорошо, хорошо!.. Слава Богу, что все благополучно кончилось… Это, вероятно, ваши капли, милая кузина, помогли моей Майе… Вот, Майя, — поблагодари нашу добрую, милую новую соседку, — мою кузину, — Софью Павловну Орнаеву. Она вчера приехала…
При этом имени Майя вздрогнула.
— София?., какая София, папа?.. О ком ты говоришь?
— А вот, моя душа. О Софье Павловне Орнаевой… Она всю ночь над тобой просидела…
Гостья, очень красивая женщина средних лет, но казавшиеся гораздо моложе, склонилась к Майе, ласково улыбаясь.
— О! Cousin, не беспокойте m-lle Marie… Еще успеем познакомиться. Я так рада, что она очнулась… Вернее — проснулась, так как она уверяет, что прекрасно спала и видела золотые сны. N'est-ce-pas, chère mademoiselle Marie?[10]
— Да… Только, пожалуйста, — не называйте меня так… Меня никто, кроме… впрочем, все равно! Все зовут меня просто Майей…
— Прелестное имя! — начала было Орнаева. — Je ne demande pas mieux…[11]
Но Майя вдруг встала на кровати, обвела всех беспокойным, печальным взглядом и, схватив за руку отца, прошептала:
— Папа! А что Газель?.. Снился мне этот ужас или, в самом деле, он задушил ее, этот самозванец? Этот отвратительный колдун!
Профессор, испуганный, растерянно смотрел на дочь и отвечал как можно мягче:
— Душа моя! Успокойся… Тебе померещилось…
— Неужели?.. Газель жива?!
— Нет, голубушка моя! Майинька! Дорогая!.. Ведь мы все видели: бедная Газель задушена волком!.. Она, помнишь, — всех нас напугала… И ты, и я, и весь дом сбежались вчера ночью, когда бедная собака выбила дверь, почуяв зверя, бросилась в сад и прямо наскочила на волка…