Абу Зейд ответил:
— Избави Аллах! Честь храню я в таких делах: кого я ранил, не добиваю, после бури ночной днем самума[190] не посылаю. Нет, я пришел тебе сказать, что о пропаже мне удалось разузнать и что правой рукой твоею хочу я стать.
И мигом ушло мое раздражение, поскольку исправилось положение. Абу Зейду я обо всем рассказал, на противника наглого указал. Абу Зейд на него, как лев на добычу, воззрился, словно острым копьем, взглядом в него вонзился и поклялся тем, кто утро на землю шлет, что бесстыжий с позором без добычи уйдет — и будет рад, что обратно дорогу найдет, а не то Абу Зейд своему копью даст крови упрямца напиться — заставит его детей и друзей слезами залиться. Бросил в испуге недавний седок к ногам верблюдицы поводок и прочь пустился, от нас убегая, на ходу от страха ветры пуская. Сказал Абу Зейд:
— Получай свое — поскорее взберись на нее. Можешь радоваться теперь: вернулась одна из двух потерь. Запомни мои слова: одно несчастье лучше, чем два…
Продолжал аль-Харис ибн Хаммам:
— Я не знал: за коня Абу Зейда корить иль за верблюдицу благодарить? Сколько весит польза и сколько вред? Меж тем Абу Зейд приготовил ответ, как будто подслушал мои сомнения и угадал мое смущение. Он улыбнулся мне в утешение и такое сказал стихотворение:
Потом Абу Зейд добавил:
— Когда я гневный, ты только печальный; нам с тобой не сойтись — вот мой привет прощальный.
И пустил он коня моего вскачь. Что тут поделаешь? Плачь не плачь… Я на верблюдицу взобрался и до становища все же добрался после всех пережитых напастей — больших и маленьких несчастий.
Перевод В. Борисова
Васитская макама
(двадцать девятая)
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
— Судьба жестокая, которая часто наши желания гасит, как-то раз против воли занесла меня в город Васит[191]. Город был мне совсем незнаком, не знал я, кого там встречу, найду ли приют и дом. Был я как рыба, выброшенная на берег морской, или как в черном локоне волос седой, когда счастье мое лицемерное и доля неверная привели меня в хан[192], где бывают приезжие из многих стран, люди разные — деловые и праздные. И двор и худжры[193] были в том хане чистые, а постояльцы — речистые. Это нравилось чужестранцам, и они подолгу здесь пребывали, даже тоску по родине забывали.
Я в худжре отдельной расположился — благо, хозяин не дорожился, — не пробыл там и минуты одной, как слышу вдруг голос за стеной:
— Подымайся, сынок: удача тебя ожидает и враг не подстерегает. Возьми с собой луноликую, белоликую, самого чистого происхождения, чья плоть истерзана до измождения: сначала завернута, потом раскрыта, заключена в тюрьму и побита, напоена́, потом воды лишена и в огне пылающем обожжена, и быстро беги к торговым рядам — как влюбленный бежит за красавицей по пятам — и сменяй свою спутницу на оплодотворяющего, приносящего пользу и вред причиняющего, кто печалить может и веселить, и грусть и радость в сердце вселить, вздох его огнем опаляет, плод его тьму озаряет, слова его внятны, приношенья приятны; если кто по нему ударит, он громы и молнии подарит, пламенем пышет, жаром в лохмотья дышит.
Говорит рассказчик:
— Когда речь за стеной умолкла, я выглянул поскорей; вижу: юноша стройный из соседних вышел дверей. Я оглядел его внимательным взглядом: никого с ним не было рядом. Как видно, в словах таилась загадка из тех, что умы смущают и любопытство в них возбуждают. Я пустился юношу догонять — очень хотелось мне смысл этих слов понять. А он поскакал, словно конь, бьющий землю копытом, и прилетел на рынок быстрее ифрита[194], рыскал он здесь и там по торговым рядам, наконец добрался запутанными путями до торговца кремнями, выбрал нужный ему кремешок, развязал мешок, лепешку оттуда достал и торговцу в обмен на кремень отдал.
Я был восхищен остроумием этих людей и красотою загадки и сразу увидел в них серуджийцев повадки. Тут я бросился в хан со всех ног, желая проверить, такой ли я меткий стрелок. Посмотрел и вижу — догадки мои верны: Абу Зейд сидит во дворе у стены. Были мы оба рады встрече нежданной, но постоянно желанной. После приветствий старик спросил: