– Так точно...
– Ну вот. А это значит, что я тут самый главный, и мне везде можно. И туда, – он показал рукой, – и во-он туда, и сюда. Понял?
Кажется, до матросика что-то дошло, потому что он мгновенно обернулся к зелёной стене, где за серой бязевой занавесочкой висел в рамке образец пропуска. Он спешно отодвинул занавесочку, зорко глянул туда и тут же задёрнул обратно. Лицо его сделалось печальным.
– Нет... Не могу, – он сокрушённо помотал головой. – У вас плопуск лазный. У вас лыбка, птиська и самолотик...
– Ну?!
– А у меня здесь облазец. Там только лыбка есть, – матросик развёл руками. – А самолотик нет. И птиська нет. Не могу пустить.
Обалдевший капитан первого ранга чуть не уронил свой расшитый золотом кивер. Рот открылся, судорожно хватая воздух.
– Да почему же, епона твоя мама?!
Лицо матросика сделалось совсем печальным и отразило нешуточную внутреннюю борьбу. Наконец, чувство воинского долга победило, и он уже совсем решительно покачал головой. Вдохнул горестно, насколько мог широко раскрыл глаза и, как бы извиняясь, потянулся на цыпочках к голове «без пяти», где тихо и искренне прошептал в самое капразово ухо:
– Ну не могу я! Мичман пы$dы даст!..
БЕЗ НАЗВАНИЯ...
– А я вас туда посылал, что ли?
– Нет, не посылали.
– Ну – и?
– Не вы посылали. Родина меня посылала…
– Знаете что? Я вам не Родина. Я работник военкомата.
– Понятно.
И он уходил. С кем говорить? Не с кем. Родина – это все и никто. Никто конкретно.
Майор, находящийся на ежемесячном денежном «удовольствии» – это РАБОТНИК военкомата. Не военнослужащий, а именно работник… Типа пахарь. Что живот, что жопа – во!
А в Кандагаре было ну ни фига не холодно. Жарко было в Кандагаре. Даже в горах, где зимой по идее и по природе должно было быть очень холодно. Горело всё. Горели «бээмпухи», горели «бээмдэшки», горели гимнастёрки, тельники и прочее хэбэ. И горели души. И уж конечно, горели тела. Натурально горели. Пахло мясом. Жутко пахло горелым мясом. И совсем не говядиной.
…Зажигательная пуля влепила в спину. Было очень больно, но не поднимешься. Мали ли что всякого говорят про «духов», но уж пулять их научили. В ушах – сплошной рикошет от камней: визг, щёлканье и снова визг. Башку не поднимешь. А спина горит. Нет, это не то ощущение – «спина горит». Типа финалгоном намазали. Нет. Просто горит и всё. Натурально. Пламенем. Дым, вонь. И страшная боль. Пуля, мать её разэтак, зажигательная. Точно в рюкзак, который тут же запалился. Вонь собственного горящего мяса – это не тот кайф, о котором можно размышлять и вспоминать…
Он и не вспоминал.
...Ему устроили встречу «с воинами отличной части». Матросов-срочников собрали в столовой, она же клуб. Пришли мичмана, пришли и офицеры – практически все, хотя уже можно было «море на замок». Пришли, потому что замполит приволок реального «афганца». Воина. С Красной Звёздочкой и Отвагой на сером пиджаке и с совершенно седыми курчавыми волосами. Ему тогда было двадцать три.
Мы тогда ещё не втыкались, что это такое – «съездить за речку». По большому счёту, не втыкаемся и сейчас. Да-да – за исключением тех, кто за той самой «речкой» действительно был.
Ему задавали вопросы. Дурацкие, насколько я сейчас понимаю. Он отмазывался дежурными ответами. На вопрос, за что орден Красной Звезды, сказал, что сходил в горы на задание. Задание было выполнено. И всё.
А потом его взяли в нашу часть мичманом. Он служил, как все. Его расписали на «двести четвёртое» – катай себе туда-сюда телеги с контейнерами и не заморачивайся особо. А в контейнерах было всякое ядерное и термоядерное. Он и катал. Ещё ходил на дежурства – по автопарку, по камбузу, начальником патруля… Как-то раз в гарнизонном патруле скрутил какого-то гражданского засранца, который, по его мнению, нехорошо обращался с дамой. Чуть не убил. Замяли…
...Всё дело в чём? В том, что к кишлаку было никак не подойти. А было надо. Приказ такой был. Надо! А никак. Головы не поднимешь – такой огонь из всего, что есть. Лейтенант вызвал «вертушки». Десантура залегла и ждала поддержки с воздуха. И дальше так случилось, что сдохла всякая связь – для тогдашних Вооружённых Сил СССР дело привычное.
Они лежали в камнях, а «вертушки» откровенно мочили по ним же. «Духи», наверно, усирались от счастья. Потом стали добавлять и от себя. Вертолёты улетели, а от взвода осталось отделение без малого. И головы не поднять. И зажигательная пуля попала в РД.