РД – это рюкзак десантника. Там есть чему гореть. И горело. И воняло. Жутко и больно. Воняло горелым человеческим мясом. А осатаневший АКМ не имел права умолкнуть, посылая очередь за очередью и прикрывая братух, которые волокли вниз убитых и раненых, и то, что осталось от лейтенанта – такого же пацана...
...Конечно, мы вместе выпивали – уже потом, когда он был у нас мичманом, и когда, как я думал, что-то в его восприятии уже подтёрлось. Порой он рассказывал кое-что из того, о чём не упомянул перед собравшимися в клубе будущими сослуживцами. Не стёрлось оно ни фига. Не стирается такое.
...Просто у разведроты есть задача, и она должна быть выполнена любой ценой. Иначе разведроте грош цена. Идя в горы, приходилось стрелять в каждого афганца, встреченного на пути. В дитятю, в тётку, в старика. Иначе подчас мангруппа просто не возвращалась обратно. Ушла – и нету. Была – и тю-тю. Иногда находили останки. Обычно не находили. Стрелял по старикам и детям? Да. Часто. Порой просто подряд. У стариков была ненависть в глазах. И они через раз лупили в спину из всего, что было. И тут же оповещали «духов». Так что, хочешь жить – стреляй. Это война. Простая и страшная истина. Каждое задание – это дымящаяся кровища и запах стреляных гильз. Иначе – никак.
Ибо так было угодно пославшей их Родине.
...Через три года он ушёл. В смысле – ушёл из Вооружённых Сил. Не знаю почему. Стал пожарным у нас же, в Вилючинске. Может, потому что огонь – это почти как на передовой. На пожаре, бывает, пахнет горелым мясом. Хоть что-то похожее на настоящую жизнь. Не на запах сгоревшего пороха и взорванного тротила, нет... но хоть что-то… не жить, а гореть…
Кого-то он, говорят, из огня вынес. И не раз. Девочку, старушку… кого и когда – попробуй теперь узнай. Возможно, старался сравнять тот счёт, который у американских «зелёных беретов» во Вьетнаме назывался «body count»…
Его звали Юра Кругликов.
Печень и сердце – штука ненадёжная, чтоб вы все знали. Они работают на износ до того самого дня, когда вдруг скажут: «Не могу больше». Вот ты ещё хотел бы пожить, а они – «не могу».
Юра! Я только сегодня узнал, к своему стыду, что тебя вот уже четыре года как нет. Прости меня, ладно?
Прости за то, что я ничего не сделал, чтобы наши пути пересеклись, когда тебе было трудно и тяжело. Может, я бы тебе помог… может… Жалким оправданием мне может служить то, что я просто не знал…
Прости, тёзка.
Прости...
ЛЕГЕНДА О ШВАРТОВКЕ, ИЛИ ПРИВЯЗКА К МЕСТНОСТИ
И сказывали мне много легенд – когда я ещё курсантиком прогары стачивал об необъятный плац родного Краснозвёздного имени Пал-Степаныча и стукал учебный катер «ярославец» об пирс, познавая волшебные нюансы увлекательного процесса швартовки, ракетами да торпедами на тренажёре пулял, в КТЭМе от больших приборок прятался и уже мысленно кортик к левому полужопию примерял.
Например, такое вот сказывали. Как раз про её, про швартовку. Что будто бы плавал такой БПК на Чёрном флоте – «Скорый», и был он 61-го проекта, «поющий фрегат», и командовал им офигительно неординарный мужчина по имени кап третьего ранга Ковшарь, и что сделали его вроде в нашем же высшем военно-морском спецприёмнике.
И что немного было командиров, о швартовках которых легенды ходили – типа наш начфак Пал-Петрович Головаш, который в Ахтиарскую бухту на среднем входил, снося волнами загорающих тёток на Хрусталке, и всё ему с рук сходило, потому как мастер швартовки был, каких мало (и не только швартовки), да ещё, может, пара человек, но то было когда-то и очень давно, и плавали они все на стремительных эсминцах проекта 57...
И что будто возвращался как-то раз «Скорый» с полигона, а с Херсонесского поста СНиС ему и передали, что на 12-м причале его всё командование флота ждёт вместе со всем старшим офицерским составом 30-й дивизии и 150-й бригады – мол, показательная швартовка, все учиться будут, как надо.
И что вспомнил командир удаль Пал-Петровича, и вошёл в Севастопольскую бухту на среднем, и все загорающие на Хрусталке разом в лазурной акватории оказались, и мчал он так аж до траверза 12-го причала, где лихо тормознул и развернулся, чтобы попкой точно к стенке угодить.
И что задумка его была дерзкой и лихой – переть на стенку средним задним, вовремя якоря отдать, да так подрассчитать, чтоб как раз у стенки якорь-цепи надраились; и дать полный вперёд кратковременно, да остановиться, как вкопанный, и буруном стенку помыть, чтоб приборку на ней потом не делать.
И что знал он свой славный корапь так хорошо, что и сомневаться-то в осуществимости задумки глупо.