И всё-то он правильно рассчитал, кроме одной всего мелочи – что по телевизору футбол шёл, какой-то там финал-полуфинал кого-то с кем-то, и в такой ответственный момент все из ПЭЖа в мичманскую кают-компанию слиняли «ящик» смотреть, оставив заместо себя юного салагу-мичманёнка, парня старательного и ответственного, но малость неопытного. Командир-то ведь ПЭЖ[8] не предупредил, что сейчас, мол, «Скорым» стучать по стенке будем, а на обычной швартовке там и впрямь одного мичмана вполне бы хватило... И малость растерялся парень, когда понял, что всё идёт не так, а помочь и некому...
И что будто командир БЧ-2 – он же командир кормовой швартовой группы – докладал на мостик с юта: «До стенки сорок метров... До стенки двадцать метров... До стенки один метр... МОРЕ КОНЧИЛОСЬ!!!»
И что будто бы вылез «Скорый» с грохотом своей задницей на свежепомытую стенку (а там все мокрые стоят адмиралы да капы разных рангов, потому как полный вперёд всё ж таки успели дать, хоть и с запозданием) и корму себе своротил, и герб СССРа с транца отвалился и на стенку бухнулся.
И типа промчался командир по правому борту от шкафута до юта, аки разъярённый бизон, но перед этим всё ж успел командиру БЧ-5 по «каштану» громко шепнуть, чтобы все запасы циатима-солидола для своих подчинённых и для себя готовил, и штаны чтоб переодевали ширинками назад; и выскочил на ют, и спрыгнул на стенку, и схватил обеими руками герб, и произнёс радостно: «Советская власть спасена!»
И бодрым голосом доложил командующему, что вот, мол, прибыл корабль с полигона, успешно выполнив все поставленные задачи боевой подготовки. А ком только руками развёл, потому что у него при виде такой показательной швартовки русский язык напрочь отнялся, и повернулся он в сердцах, и пошёл обалдело к себе в «уазик», а остальные зрители цокали языками, сочувственно причитали и наличие погон на плечах проверяли.
И всю ночь вроде бы работала сварка, потому что заплатку на транец ставили, и типа поставили, и даже шхера-выгородка для боцмана из той вмятины получилась – всякие краски и швабры складывать.
А уж только потом весь Севастополь увидел, как личный состав БЧ-5 «Скорого», с циатимом и солидолом тщательно оплодотворённый, на штаг-карнаке развешанный висит и сушится.
А уж совсем потом, дня через три-четыре, что ли, «Звезда шерифа»[9] командиру из Москвы пришла, потому как представление было давным-давно отправлено, и указ подписан – кто ж его отменит-то?
И что было это всё якобы взаправду летом 1981 года...
А сколько ещё всякого лихого про кап третьего ранга Ковшаря сказывали... у-у!
Потому как – человек-легенда. Глыба-глыбища.
МИКРОБ-АНАЭРОБ
– Так что там, ты говоришь? – спросил командир, размешивая рафинад в стакане и искоса глянув на замполита.
– А? – переспросил зам, не понимая.
Все замерли в ожидании, но продолжали пить душистый флотский чай с пряниками.
– Ну, ты мне сегодня после обеда говорил, – напомнил командир.
– Типа «зима, мороз, холод»… и?
– А! – вспомнил замполит, вальяжно улыбнувшись.
– Ну? – вновь спросил командир. – Что там ещё? К морозу и к холоду.
– Микроб-анеероп.
Три фонтана брызнули в разных концах стола кают-компании. Штурманёнок, командир стартовой группы и медик. Старшие лейтенанты, чего там. Несдержанные. Они как раз полный рот чаю набрали и как раз глотали.
– Ы? – переспросил командир.
– Микроб, – повторил зам. – Анеероп. От него и простуда.
– Всем достать записные книжки и записать, – сказал командир серьёзно. – На конце что там?
– «Пэ», – уверенно сообщил замполит.
– Откуда сведения?
– Начпо на совещании сказал. И чтоб мы все на корабле приняли меры.
– Кому не ясно? – строго спросил командир, обведя взглядом давящихся офицеров. – Всем принять меры. Записать и немедленно принять.
И все записали: «микроб-анеероп». И, попив чаю, пошли по каютам немедленно принимать меры.
СГУЩЁНКА
У нас один кап-три есть, Игорьком звать, страсть как сгущёнку любит. В принципе, кто её не любит, но Игорек любит её:
а) самозабвенно;
б) больше всего на свете;
в) больше жены;
г) (подозреваю) больше Отчизны.
За сгущёнку он, наверно, мог бы убить (не пробовали, но вообще-то лось здоровенный). Если бы завтра встал выбор – погоны адмирала с пенсией или шесть бело-голубых банок, то предложивший адмирала просто получил бы в дюндель за кощунство. За святотатство. Сгущёнка для Игорька – это кумир, фетиш, телец и тотемный идол. И молится он ему трижды в день.