А я уже не десятый по списку. Я теперь 12409: Володю Бессмертного отчислили за пьянку ещё на первом курсе. Кроме него, отчислены Витя Луковский, Шура Сташкевич и Серёга Кудрявцев (наш старшина класса), все трое за самоход и пьянку. И ещё: две роты нашего факультета объединили, отправив один из двух наших классов на второй фак. «Аз»-роты больше нет, а есть одна 12-я рота – четыре взвода-класса примерно по тридцать обормотов в каждом.
Пошла мореходная астрономия. От азов и до… В общем, до. Кораблевождение мы будем изучать все пять лет. Равно как и морскую практику. Мы будем командирами стартовых групп и батарей (и вахтенными офицерами), потом командирами боевых частей, старшими помощниками и командирами кораблей. Потом будем командовать соединениями – бригадами, дивизиями и флотилиями. И флотами. Это в идеале. А не в идеале может быть по-всякому. Кроме того, мы уже знаем, что можем попасть служить и на берег – кому-то ведь надо готовить ракетное оружие для кораблей на берегу. Из Черноморского высшего военно-морского училища попадают даже в Байконур. Пути неисповедимы.
Вместо ужасной «истории КПСС» теперь марксистско-ленинская философия. Что-то совершенно непонятное, потому что постоянно свербит ощущение какой-то жуткой притянутости за уши. То ли нас к этой науке за уши притягивают, то ли её к нам. Экзамен у деды Миши Бурова – совсем не то, что у Шуры Токарева. Когда он узнал, что я с Камчатки, он всплеснул руками и поставил мне четвёрку без вытягивания билета (и соответственно, без моего ответа на вопросы), то есть сразу. Ему было меня жалко – Камчатка же, тьмутаракань какая. Через полгода на летней сессии я вытащу (у него же) билет, по которому не смогу рассказать ну вообще ничего, полный ноль, и он всё равно с состраданием поставит мне тройку. Паренёк камчадал ведь, бедный голодный ребёнок, затянутый в чёрный кожаный ремень с надраенной бляхой...
А ещё есть у нас такой предмет: этика и эстетика. Две лекции за первый семестр, две за второй. Флотский офицер должен уметь грамотно пользоваться всем этим несусветным набором из кучи тарелок, вилок, бокалов и рюмок в присутствии иностранцев... Практических занятий с поглощением почему-то не было.
Мы по-прежнему ходим в белой корабельной робе. Мы ещё не знаем, что будем последними, кто её носил. Мы гордимся ленточками своих бескозырок, на которых написано «ВВМУ им. Нахимова». Мы с пренебрежением смотрим на курсантов других училищ «системы» – впрочем, это обоюдно, но наша бурса издавна славится своим особо высокомерным отношением ко всем окружающим. Мы об этом пока не задумываемся. А может, и не задумаемся никогда.
Строевые смотры, строевые прогулки, строевые занятия. «Выше ногу!!!» Уй, ё… «Тяни носок! Равнение в шеренгах!!!» Надоедает, и это очень мягко сказано. Не все из нас понимают, зачем это нужно. Я тоже не понимаю. Пройдёт сколько-то лет, и мне станет ясно, что без этого не может быть никакого войска. Дисциплина бывает осознанной и неосознанной – так вот: строевая подготовка направлена на повышение уровня именно неосознанной дисциплины. Автоматической, которая в подкорке. Она даст свои плоды в реальном бою. Ну и, конечно, на парадах – например, на параде 7 ноября и 9 мая, когда мы лихо маршируем по улице Ленина на площадь Нахимова, мимо памятника нашему Пал-Степанычу и дальше вдоль Приморского бульвара и по Большой Морской. Мы умеем красиво маршировать с автоматами в руках, нас научили довольно быстро.
Мы все пишем рапорта. До нас довели, что наша страна выполняет интернациональный долг в Республике Афганистан, и мы все пишем рапорта. Некоторые курсантики делают это, повинуясь инстинкту стадности, но я и по сей день уверен: абсолютное большинство из нас в самом деле искренне хотели на настоящую войну. Когда количество поданных рапортов стало пугающим, начальник училища вице-адмирал Соколан построил училище на Большом плацу перед учебным корпусом номер один. Из его речи мы поняли, что мы опупели, и что в Афган никому из нас не светит. Адмирал доходчиво объяснил почему, и он был триста тридцать три раза прав. Однако двое ребят всё же нашли способ: ушли в самоход, нажрались водки, специально «залетели» в комендатуру, чтобы их отчислили, и в итоге всё ж таки оказались там, «за речкой».
В увольнение нас пускают по-прежнему только по субботам и воскресеньям, но платят уже больше – десять рублей восемьдесят копеек в месяц (а на первом курсе было на трёшку меньше). Папы-мамы присылают денежные переводы, а севастопольцев сердобольные родители подкармливают через клубный забор. Вечером там легко застать курсантиков, хлебающих борщ ложкой из кастрюли прямо через решётку, а кроме того, подкармливают и тех, у кого родственников в Севастополе нет. Это называется «прибыл караван». Многие севастопольцы берут иногородних друзей, что говорится, на постой. Меня приютил Андрюша Быченков, а потом Серёжка Ковалевский – это в одном и том же доме номер девяносто семь по проспекту Генерала Острякова, «на Суперах», напротив 22-й школы.