– В госпитале установлен определённый порядок, который не положено нарушать.
Во даёт! Расстелил койку, разделся и лёг. Достал книгу, напялил очки и углубился. Глянули на обложку и совсем опупели: Кафка, «Процесс». Ах, вот как? Ну, свинья культурная… А он ещё и шуток с девчонками не понимает, пару раз осуждающе высказался на эту тему, причём всё без матов и с деепричастными оборотами. Вот такой интеллигент попался. Ну, всё, хана. Ракетная атака.
Так вот, про этого-то пошлого начальника строевой части как раз и вспомнили после операции. Девочкам срочно преподнесли шампанское и конфетки в знак благодарности и примирения, а заодно указали на потенциальную жертву – на майора на этого. «Ой, девчата, если б вы слышали, что он про вас сказал!.. Он про вас такое сказал, такое сказал… ну я прям не знаю!..» Девки угрюмо насупились и пошли готовить самое ржавое и самое претупое лезвие «Нева».
А когда с позором обшкрёбанный майор крабовой походкой отправился на клистир, Владлен и говорит:
– Так, мужики, все на перекур, все в гальюн. Ща цирк будет.
А в гальюне всего две кабинки, и обе стали вмиг оккупированы: в одной летун засел с интереснейшим цветным иллюстрированным журналом «Советский воин», в другой – Владлен с сигареткой «Золотой пляж». Ждут. Ждёт и остальной честной народ, полный гальюн набился. И вот он, герой кавказской легенды – летит, родной, чуть ли не разбрызгивает. «Баккара» постаралась на славу, полный жбан в беднягу влила.
Врывается в гальюн. Народ слегка расступается. Майор с выпученными глазищами дёргает дверцу первой кабинки. Оттуда, тягостно: «Занято!» Дёргает вторую – эффект аналогичный. Выпучивается ещё больше, и его сильно кривит на рожу.
– Ы-ы-ы!!! – он принимает характерную взлётную позу, держась одновременно за манипура-чакру и за ту часть тела, которая у бабуинов-самцов обыкновенно красная.
Кабинки хранят ледяное молчание. Как, впрочем, и зрители, хотя их уже реально прёт.
– М-м-м!.. – майору с трудом даётся давно забытое слово «мужики». – У меня ж!.. это!.. клиззззьма-а!..
– Везёт тебе, приятель! – это летун из крайней кабинки, завистливо так. – А вот у нас, блин – наоборот…
И Владлен тоже старательно кряхтит. Высокорафинированный майор беспомощно оглядывается вокруг. А вокруг лишь безмятежные рожи с бычками во ртах. У него уже булькает. Что, ЧТО ДЕЛАТЬ?!!
– Ну, вон же раковина, – участливо бросает кто-то.
Нет! НЕ-Е-ЕТ!!! В раковину, в умывальник, да ещё при зрителях? Воспитание не пущает... А куда деваться? Взвыл… ещё взвыл… О, САНТА РОЗАЛИЯ!.. страдая… полез, кряхтя… Тррррррраххх-буллллль!!! – вылетело, забрызгало, зажурчало… ох!.. Господи… легко-то как… сполз на кафель сконфуженно… не глядя ни на кого, прохладной водичкой сполоснулся, штанишки напялил и – бочком-бочком – на выход… народ посторонился вежливо... пли-и-из!
Уже вечером к майору в палату жена приволокла пива, портвейна и закуски. Позвонил, наверно.
– Ну, чё… это… м-мужики… у меня тут колода новая есть… в трыньку-то играет кто-нить, нет?
ГЛАВНОЕ НЕ СТОЛКНУТЬСЯ
Ночь. Темнота – хоть глаз выколи. Ни черта не видно.
Посреди ночи – кораблик. На мостике вахтенный офицер, два сигнальщика и рулевой; где-то внизу сидит метрист. А кораблик неторопливо чешет в ночь на своих семи узлах.
Впереди по левому борту внезапно обнаруживаются огни. Сигнальщики впериваются глазами в темноту: два топовых... зелёный бортовой...
– Судно слева сорок пять, идёт вправо, длина судна более пятидесяти метров!
– Метрист, пеленг-дистанцию до цели!
– Пеленг двести двадцать три, дистанция двадцать восемь кабельтовых.
– Есть, метрист.
Вахтенный офицер щёлкает секундомером. Выждав положенное время, снова орёт вниз:
– Метрист, пеленг-дистанцию до цели!
– Пеленг двести двадцать три, дистанция двадцать два!
Ракурс судна примерно ясен; на мостике наступает тревожная тишина, которую нарушает шёпот одного из сигнальщиков:
– Пеленг не меняется, дистанция сокращается...
– Сам знаю!
Вахтенный офицер лихорадочно определяет элементы движения цели на глаз (какой планшет в такую темень?); линия относительного движения ясна и без расчётов. Надо менять либо курс, либо скорость... потом до него вдруг доходит, что судно должно уступить дорогу.
– Пеленг двести двадцать три, дистанция восемнадцать!
– (свистящий шёпот) Должно уступить!..
– (тоже шёпотом) Да сам знаю!..
– (громко) Дистанция четырнадцать!
Похоже, и не думает уступать. Что за наглость? Влево ворочать нельзя, там опасные отличительные глубины; только вправо... или просто уменьшить ход? А если оно возьмёт и тоже подвернёт вправо? Вдруг они там вспомнят, что должны уступить, и подвернут? Чем они там думают вообще?!