Тот подходит; кап-лей нагло сдирает с каждого лейтенантского погона по звёздочке, затем поворачивается к «пятаку», отрывает с его погон якорьки, а на их место кое-как эти самые звёздочки втыкает, после чего удовлетворённо хрюкает:
– Всё! Теперь вы в одном звании, оба младшие лейтенанты! Га-а-а!!!... Во как!
И, счастливо хохоча, делает начальнику патруля указующий жест по направлению в рыбачинскую пургу. Ночную. Примерно соответствующий тому же курсу, который был предложен и «пятаком» в шинели на меху. «Люксовый» лейтенант (а куда деваться?) подносит лапу к уху, грустно поворачивается кругом и, сгорбившись, уходит внутрь ночной рыбачинской пурги вместе с украдкой посмеивающимися матросиками.
После краткого подведения итогов усиленная бравым кап-леем компания дружно уходит в тепло доедать и запивать утку с яблоками. А печальный патруль в составе новоиспечённого младшего лейтенанта и двух матросиков бредёт себе дальше где-то по сугробам в неверном свете заметаемых снегом уличных фонарей, размышляя о трудном счастье повседневной гарнизонной службы.
Рыбачий.
Ночь.
Пурга.
БЕЛЫЕ КРЫЛЬЯ
В каждом военно-морском училище, конечно же, был офицер Особого отдела. Понятно почему: враг и в нынешние времена не дремлет, а уж в начале восьмидесятых… По мере возможности бойцы невидимого фронта выявляли врагов где только можно, а в перерывах между тайными боями на своём фронте без линии фронта занимались оформлением допусков к военной тайне. Ну и, конечно, курировали стукачей, а как же.
Нашего училищного контрразведчика звали Мохнатое Ухо. Молва утверждала, что это такой общий для всех для них оперативный псевдоним с нашей, некагэбэшной стороны. То есть каждый особист – это Мохнатое Ухо. Это были времена кухонных анекдотов шёпотом – про Брежнева, Бжезинского и Джеральда Форда. Поэтому при приближении Мохнатого Уха всякие разговоры мгновенно стихали; каждый норовил торопливо скрыться за линией видимого горизонта или сыграть срочное погружение.
Я пришёл на первый курс, а он был кап-два. Через пять лет я произвёлся в офицеры (ой, пардон, в лейтенанты!), а он так и оставался кап-два. Он был задолго до нас, он был во время нас, он был после, он был вечен, холоден сердцем и незыблем. А чего – Севастополь, училище, поди-ка найди себе местечко послаще.
Гвозди из него не вышли бы: рыхлая туша, семь подбородков, средненький рост, рыже-седо-лысая голова, красная рожа с малюсенькими немигающими глазками цинкового цвета. Самая что ни на есть неброская внешность – находка как для разведки, так и для контр-.
Его кабинет был на третьем этаже учебного корпуса номер один, там же, где и наш класс (и не только наш, конечно). И он ходил по этажу, сцепив руки сзади. Ходил и смотрел. Ходил и слушал. Зыркал глазёнками и поворачивал голову так, чтобы лучше слышать. Мохнатое Ухо, в общем. Я даже фамилию никак не могу вспомнить – вот такой идеальный «смертьшпионам». Я ни разу не был в его кабинете, но уверен, что там строгий письменный стол, два стула и настольная лампа в лицо. Ну и тиски, конечно – чтоб вытягивать правду методом сжатия известно чего.
И я ни разу не слышал его голоса. Ни разу. За все пять лет. Кроме одного-единственного случая.
Пятый курс. Вот-вот сдача дипломного проекта. Класс. Сампо. Сампо – это самоподготовка. Сидишь и занимаешься: сам себе учащийся, сам себе преподаватель. «Вдоль по речке Лимпопо – на курсантское сампо».
Жара. Затылки дымятся. Окна настежь, но толку – ноль. Без пяти минут лейтенанты сидят полуголые, потому что невозможно просто. На четвёртом курсе можно было хоть форменный синий воротник линялый (который ещё неправильно гюйсом зовут) водой намочить и на башку привязать. Но на пятом курсе летом мы ходили по форме номер два, в беленьком, а там гюйсы несъёмные… Поэтому вовсю применялись носовые платочки. Зрелище то ещё.
На каждом столе разложены секретные тетрадки, учебники, руководства, техописания, альбомы рисунков… И ватманы: все что-то рисуют. Я в тот момент малевал свою КПУГ – корабельную поисково-ударную группу: два 1135-х и между ними «букарь», 1134б. Строем клина. На меня налетали две волны голодных «интрудеров» и ещё две – «корсаров»; в меня пуляли «гарпунами», «буллпапами» и «томагавками», а три смелых противолодочных кораблика с помощью моих расчётов всё это лихо сбивали своими ракетами, пушками, и даже (кто в теме, тот не удивится) реактивными глубинными бомбами. Всё это, разумеется, в условиях напряжённого радиоэлектронного противодействия. Ну, рисовать я, слава Богу и спасибо маме с папой, умею, и картинка получалась что надо. Трафальгарская битва рядом не валялась. А свою неимоверную пусковую установку, изобретённую для зенитного ракетного комплекса «Оса-МА», я к тому времени уже начертил, и она торчала свёрнутая в тубусе. Мой руководитель диплома, капитан 2 ранга Малахов Ахмед Тимыч, когда впервые увидал это четырёхракетное железное пугало, вжался в кресло и сказал только: «Ню-ню».