Примерно тем же самым занимался каждый, кто в тот момент торчал в классе. А торчали не все: народ вовсю бегал по кафедрам, по консультациям, в курсантское кафе «Фрегат» к тёте Фросе и просто в самоходы среди бела дня – благо к концу выпускного курса контроль слегка ослаб. В классе мариновалось человек шесть или семь, а среди них – Виталик Низиенко про прозвищу Лысый.
Он стоял в позе Тамерлана, нависшего над картой Фермопил, и с упоением вычерчивал разрез крылатой ракеты П-120 «Малахит», вид слева. Самым главным было не наставить клякс и не разлить тушь: рабочий лист ватмана секретный, потом замучаешься перерегистрировать на чистый и начинать всё заново. Впрочем, в каждом классе были свои спецы, которые умели без проблем срезать тушь бритвенным лезвием. Кстати, впоследствии, уже на Камчатке, был у нас секретчиком старший мичман Володя Храпко, который умудрялся срезать кляксы и помарки даже с кальки и папиросной бумаги…
Чтоб чертить было веселее, опупевший от жары Лысый напевал:
Белые кры-ылья!.. Белые кры-ылья!
Белые кры-ы-ылья – простор голубо-ой!
Мы ведь люби-или! Мы ведь люби-и-и-или!
Мы ведь люби-или друг друга-а с тобо-ой!
Голос у него был препротивный и скрипучий – самое то для командования крейсером, но совершенно не подходящий к упражнениям в послеобеденном вокализе. Остальные молча терпели, потому что за пять лет уже привыкли. Впрочем, на первом курсе Лысый вполне себе выл в училищном хоре, но туда загребали всех карасей поголовно.
Он в очередной раз обмакнул в чёрную тушь ученическое перо, аккуратно ввёл его в промежность раздвинутых на нужную ширину лапок рейсфедера (а ну-ка, кто вспомнит, что это такое?), придвинул линейку и, не переставая «петь», уже приготовился было провести чёткую жирную линию, как вдруг…
О, это сакральное «вдруг»!!!
…как вдруг дверь тихо приоткрылась, и в аудиторию неслышно вплыла голова Мохнатого Уха без фуражки. Всё остальное осталось в коридоре – мы видели только бесформенный красный череп с пегими волосёнками и потной блестящей лысиной. Он смотрел прямо на Виталика немигающими бесцветными глазками и одновременно нацелился на него своим левым ухом. Вы скажете – «невозможно». А вот возможно. Я и сам чуть тубус не уронил. Кстати, в том ухе густо росли седые волосы.
Взгляд Мохнатого Уха пронзил Лысого, как пронзает нейтрино вчерашнюю какашку носорога-альбиноса. Кстати, примерно такой же взгляд у голубой акулы, только у той глаза всё же более выразительны.
– Какие-какие крылья, товарищ Низиенко?
От этого голоса можно было схватить инфаркт. Тихий, без примеси басов, вкрадчивый, такой же бесцветный, как и глаза.
– Б… беб… б-белые… – выдавил Лысый, распрямляясь и отчаянно потея.
Двое или трое «без пяти офицеров» украдкой стянули с голов влажные носовые платочки и пригнулись, стремясь сойти за одинокие кнехты.
– Белые? – премерзким тоном хмыкнул Мохнатое Ухо. – Ну-ну. Да-да, товарищ Низиенко, ну-ну.
И голова всё так же неслышно скрылась, задраив за собой дверь.
Рейсфедер выпал из Виталькиных пальцев, брызнув двумя кляксами по разрезу крылатой ракеты П-120 «Малахит» (вид слева).
– А что такого, мужики? – растерянно спросил Виталик. – А?.. Что такого?.. Ну, белые… это ж такая песня, ну! Кто её там поёт… Вот же ж дурак, а? – к кому относилось «дурак», было не совсем понятно. – Блин… Ну на фига вот так?
– Кобздец тебе, Лысый, – сказал Серёга Ковалевский по прозвищу Ковальчик, – поедешь служить на Аральское море.
И он вытащил половинку лезвия «Нева».
– С меня мороженка, – грустно сказал Виталька, подбирая злосчастный рейсфедер с испорченного ватмана.
– Две, – флегматично уточнил Ковальчик. – По одной за каждую кляксу.
…Виталя попал служить куда-то на Севера. Ковальчик – на Балтику, на ракетный катер. А я – сначала под Владивосток, в Тихас, потом на Камчатку.
«Вдоль по речке Лимпопо – на курсантское сампо»… м-да.