— Живы будем — не умрём, комиссар!
И вдруг он бросился в сторону и, сняв фуражку и махая ею в воздухе, крикнул:
— Не туда, не туда! Ропатинский! Мины! Дьявол!
Ропатинский не слышал.
— Костик, — позвал Макей. — Беги и скажи этому дурню, чтоб сюда шёл. Минное поле там, — стонал Макей, бледнея.
Группа партизан, с Ропатинским во главе, посланная в боковое охранение, неожиданно налетела на минное поле, оставленное немцами в виде ловушки. Об этой ловушке случайно проведал Макей и занёс это страшное место к себе в километровку. Ропатинскому он трижды толковал, чтобы тот, как только минует мостик через лесную речушку, забирал левее. И всё же Ропатинский повёл группу прямо. Балда! Макей с ужасом ждал взрыва и с нетерпением смотрел на маленькую худенькую фигурку мальчика, бегущего по его приказанию за группой Ропатинского.
Вдруг воздух сотрясся от громкого взрыва. Макей не вытерпел и побежал к месту взрыва. Костик подбежал как раз в тот момент, когда Сережа Добрынин отлетел далеко назад и упал на спину с окровавленным лицом.
— Что?! Что?! — кричал в волнении Макей над Добрыниным. — Жив, друг? — спрашивал он, трогая голову партизана.
— Жив. Но я ничего не вижу, — сказал слабым голосом раненый и вдруг раздирающим душу голосом закричал :
— Глаза?! Где мои глаза, братцы?!
— Доктора! — простонал Макей, у которого вдруг мелкой дрожью затряслись челюсти.
— Я здесь, — отозвался доктор Андрюша, наклоняясь над Добрыниным, — Серёжа?
— Андрюша, как?
— Пустяки! У тебя маленькая ссадина на щеке. Глаз не задело. На худой конец лишь щека будет слегка подсинена. Просто будешь меченый и, значит, не пропадёшь.
— Слышал я, Андрюша, от старших, — сказал с кривой улыбкой Добрынин, — что и меченых овечек волк таскает.
— Ерунда. Всё обойдётся.
— Честно скажи, Андрюша. Конец? Куда я без глаз? О–о! — стонал больной.
— Говорю тебе, что глаза у тебя не повреждены.
— Но ведь я ничего не вижу, Андрюша!
— Как?
Доктор Андрюша зажёг спичку и пламя её поднёс к глазам Добрынина. Макей видел, как дрогнула рука Паскевича и понял, что Добрынин говорит правду, что случилось что‑то непоправимое, ужасное. Андрей встал, лицо его было бледно. Он в недоуменья пожал плечами, и, обращаясь не столько к Макею, сколько к самому себе, медленно проговорил:
—Ничего не понимаю. Глаза целы, но он, действительно…
— Ропатинский, за мной! — грозно крикнул Макей и лицо его сделалось злым.
Ропатинский, опустив голову, поплелся за командиром, как обречённый. Комиссар догнал Макея, дёрнул его за рукав:
— Ты чэго, Макэй? — шёпотом спросил он.
Макей остановился и горько улыбнулся:
— Вот не могу, комиссар, смотреть спокойно на таких, как Ропатинский. Шило ржавое в сердце. И что за человек! Ни в коло, ни в мяло — землю зря бременит.
Весь тон, каким говорил Макей, и сами слова его не предвещали ничего хорошего для Ропатинского.
— Пачему не пашёл влево, как тэбэ гаварили?
— Хотел прямиком… думал ближе… не удалось.
— Земляк! — взревел Макей. — Не бреши! Ты нарушил приказ. А за это знаешь что?
— Виноват, — сказал Ропатинский, опуская голову.
Макей сокрушённо покачал головой.
— Что с ним, дурнем, прикажешь делать, комиссар?
—Я тэбэ, Макэй, не приказ, но палагаю, харашо бы этого хлопца апрэдэлить в помощники к нашему повару.
— Быть по–твоему, комиссар.
В трудных условиях отряд Макея продолжал продвигаться на Восток, таща по лесным чащобам снаряжение, больных, раненых. Добрынин шёл сам, держась рукой за полу–пиджака Костика.
Доктор Андрюша ломал голову, пытаясь разгадать причину внезапного ослепления Добрынина. «В конце концов он мог ослепнуть от удара, — думал он. — От удара? От удара, действительно, можно ослепнуть, если, скажем, ударить в затылочную кость. Но ведь он получил удар в лицо? Э–э! Стоп! — шептал доктор, как в бреду, и в самом деле остановился. — А если он ударился затылком о пенёк? Могло это быть? Могло».
Доктор Андрюша на виду у всего отряда бегом бросился к группе партизан, среди которых, высоко поднимая ноги и откинувшись всем корпусом назад, как ходят слепые, шагал Сергей Добрынин.
— А ну‑ка, Серёжа, — сказал, подходя к нему, доктор, — дай‑ка пощупать затылок. Он у тебя, случаем, не болит?
— Болит. Я, видно, ушиб его, Андрюша, когда упал.
Тонкими пальцами Паскевич уже ощупывал затылок раненого.