— Зачем ты смеёшься, Юра? — говорил Ужов жалобным голосом. — Опера — это и есть истиннее искусство.
— Ну, какое же это искусство! Это, наверное, и есть искусство для искусства? А? Кому нужно это? Другое дело — оперетта! Всё в ней, от костюмов до небольшой песенки, искрится и блестит. Сколько шуток, какие пляски! И душой, и телом отдыхаешь.
— Ты, Юра, говоришь пошлости, — возразил Румянцеву Ужов. Он говорил серьёзно и тихо, вполне убеждённый в правоте своих доводов. Румянцева и в самом деле трудно было понять: серьёзно он говорит или шутит.
Свиягин устало улыбнулся. В разговор он решил не вмешиваться. «И Румянцев, и Ужов, — думал он, — неправы. В своём роде и то, и другое хорошо. Искусство может быть даже в клоунаде, если та сделана со вкусом и умом».
Дымное зарево костров делали ночь ещё более тёмной и мрачной. Брошенные кем‑то в костёр ветви сухого ельника вначале густо и черно зачадили, потом загорелись весёлым ярким пламенем.
Свиягин, не отрываясь, смотрел на костёр, любуясь огнём. А рядом лежал, едва тлея, тёмный гнилой пень. И невольное сравнение пришло Свиягину в голову. «Вот и среди людей так: одни, подобно Макею, горят ярко к беспокойно, как этот костёр, согревая сердца другим и воспламеняя их. Другие, как Гарпун, тлеют всю жизнь, как этот пень». Когда Свиягин оторвал свои глаза от костра, бросавшего в чёрное небо мятущуюся мошкару искр, ему показалось, что мрак ночи стал ещё более густым, до жути непроницаемым.
Дежурный подал команду «отбой», и сразу говор начал стихать, костры — гаснуть. Ярче засверкали ЗЕёзды.
Все уснули. Только у одного костра всё ещё сидели семь или восемь человек. Разговор они вели полушёпотом. Среди них был и Макей, прямой и сосредоточенный. Посасывая трубочку, он внимательно прислушивался к тихой беседе своих хлопцев. Говорили они о разном. Догмарев вспомнил, как он работал в колхозе и чуть было не женился на знатной доярке.
— Ну, и что же? — спросил Макей.
— Горда! К ней и на зисе не подъедешь. У неё орден на шёлковой кофточке. А я тогда что? Вроде Ванька, и всё. Теперь бы!
— Хвались больше. Теперь‑то ты кто такой? Всё тот же: белобрысый, курносый…
— Как сказать! — не без гордости возразил Догмарев. — Федот, да не тот! Дело не в носе!
Макей улыбнулся и сразу повеселел.
XIX
Макеевцы близко сошлись с орловскими партизанами и частенько сообща с ними нападали на немецкие гарнизоны. В этих налётах местные партизаны вели себя храбро. Макей и Хачтарян восхищались ими и не скрывали это от них.
— Орлы! — говорил бывало им Макей, отдавая должное их мужеству.
И Хачтарян, сверкая жёлтыми глазами, говорил с расстановкой:
— Маладцы, кацо. Из Арла и быть ардам. Так, что ли?
Те лукаво улыбались в густые бороды, разглаживали усы и отшучивались:
— Из Орла мы, это точно, товарищ комиссар, а до орлов нам, однако, далеко.
Макей хлопал командира орловских партизан Вощилова по широкой спине, кричал:
— Не скромничай, борода: по народу и город название получил.
— Слыханное ли дело. — вмешался дед Петро, — чтоб в ордином‑то гнезде да вороны водились.
— Оно так, — с хитрой усмешкой говорили орловцы, — вы‑то тогда, товарищ Макей, должно быть, беркуты?
Так частенько шутили эти люди и никто не подозревал, как в это время тяжело было Макею. Вот уже два дня носил он в своём кармане приказ Центрального штаба партизанского движения, в котором предлагалось ему немедленно вернуться в Могилёвщину. Об этом знал ещё только комиссар Хачтарян. Макею жаль было расставаться с новыми друзьями, которым он завидовал уже только потому, что они находились ближе к фронту.
— Не понимаю я этого, комиссар, — сердился Макей. — Почему мы обязательно должны дислоцироваться в своей местности? Почему в армии этого нет?
— Армия — другое дело, кацо.
— Почему другое? Мы — тыловая армия.
— Вот видишь, сам гаваришь — тыловая. Значит, не савсэм такая, как Красная Армия. Там фронт впереди, а у нас кругом. Чтобы держать кругавую абарону, нужно харашо зфать тыл, местность, в каторой действуешь. Да и народ должен нас знать.
— Правда твоя, — сдавался Макей, с завистью думая о башковитости этого человека.
— Вот турка! -— любовно ворчал он.
— Что?
— Согласен, говорю.