Тонкая улыбка дрожала в углах толстых губ комиссара.
— Кацо, наш долг — выполнить приказ.
И вот макеевцы начали готовиться к походу в Могилёвщину. Они надеялись затепло форсировать реки Сожь, Проню и, главное, Днепр. И к зимним становищам на месте лучше будет подготовиться. Нужны землянки, тёплая обувь, одежда. У хлопцев сильно поизносилась одежонка, разбились сапоги. Многие уже вместо сапог носят чоботы, сшитые из воловьей кожи, на плечах рваные пиджачишки, гимнастёрки в заплатках. У самого Макея сильно поношенные чёрные, уже побуревшие от времени, суконные галифе и зелёная с выцветшей спиной и изорванными локтями гимнастёрка. Не лучше костюм на комиссаре. Даже орден Красного Знамени на его груди как‑то поблек.
На лицах партизан — следы недоедания, недосланных ночей. Особенно тяжело было в последнее время с питанием. Боевые операции Макея, проведённые с орловцами, принесли много славы, но мало продовольствия. Как‑то получилось так, что даже разгром Никоновичей, станции Прибор и волости Журавель не пополнил их скудных продовольственных запасов.
Миценко, несмотря на всю свою изворотливость, не мог даже для командира и комиссара достать ста граммов хлеба. Прошлогодняя бульба, наполовину сгнившая, не лезла в горло.
— Опять у тебя эта отрава? — говорил Макей, глядя па гнилой картофель. — Ну, брат, ты, вижу, решил уморить нас с комиссаром. Как никак, мы с ним всё‑таки начальство, — смеялся он.
Адъютант Елозин сопел, как паровоз, и молчал. Миценко метался по землянке от стыда и злобы. Что он может поделать, если сам Макей не разрешает брать у крестьян и просить помощи у орловцев, которые питались в это время не лучше макеевцев.
— Мы не разбойники, чтобы грабить, и не нищие, чтобы просить милостыню, — говорил Макей.
От котелка, поставленного прямо на траву, шёл промозгло–гниловатый запах старого картофеля.
— Что, кацо? — смеялся комиссар.
— Дрянь, друг.
Шли дни, положение с питанием не улучшалось. У партизан начали расшатываться зубы, кровоточить дёсны. Доктор Андрюша беспощадно натирал всем дё: ны чем‑то зелёным и они переставали кровоточить. Но синяки под глазами не пропадали от втираний и не полнели от этого ввалившиеся щёки.
Как‑то в середине августа Миценко послали с донесением в отряд Вощилова. Вощилов встретил его радушно и сразу, глядя на его впалые щёки, догадался, что макеевцам трудновато с харчами. Он велел своему повару, уже немолодой женщине с ласковым лицом, накормить хлопца и приготовить кое‑что для Макея с комиссаром. Передавая узелок, Вощилов сказал:
— Чем богаты, тем и рады. Не обессудьте. Приезжайте, если что… У нас кое–какие харчишки имеются. Так и Макею скажи.
— Скажу, товарищ командир, — с сияющими глазами говорил Миценко, привязывая узелок к седлу. — Повар у вас очень хороший: прямо из ничего такой вкусный обед приготовила.
Вощилов хитро улыбнулся. Повар, стоявшая тут же, слушая похвалу, ласково, по–старушечьи, улыбалась.
— Прошу любить и жаловать — моя жена Матрёна Осиповна.
Миценко смутился.
— Вы извините, товарищ командир. Сколько мы у вас бывали, а я и не знал, что Осиповна ваша жена. Как‑то неловко…
— Это что же неловко‑то? Что повар?
— Ну, да. Мне так кажется…
— Напротив, это очень хорошо. Всякий из нас, как говорится, свою лепту вкладывает в дело победы над фашистами. Мы воюем, а она нас кормит. Не поешь один—другой раз, и ноги не потянешь, руки дрожать станут, глаза слепнуть. Плохой воин тогда. Она у меня из ничего сделает чего, — улыбаясь, закончил Вощилов и ласково взглянул на жену.
Сияющий Миценко на полном галопе прискакал в свой лагерь. На бешеный топот его коня вышли из шалаша Макей и Хачтарян. Раздирая удилами рот лошади, Миценко осадил её перед Макеем.
— Ты что какой сияющий? Может, война кончилась или Гитлер сдох? Может, тебе Вощилов орден вручил?
— Ни то, ни другое, ни третье, — весело сказал помощник командира, слетая с седла на землю.
— Будэт очэн пэчально, кацо, если Гитлер сдохнет без нашэй помощи. А война должна закончиться на их территории.
— Во, видали! — торжественно потрясая узелком в воздухе, кричал Миценко. — Харч!
— Что тут у тебя? — набросился на узелок Макей, и сразу голодная слюна залила ему рот. — Вот, комиссар, мы и с ужином.
Хачтарян стоял и улыбался: он давно уже не ел досыта простого хлеба. А тут и картошка добрая.
— Живём, кацо! — не удержался он от восклицания.
Вдруг перед глазами Макея встали страдальческие лица больных и раненых, требовательно–испуганные глаза доктора Андрюши.