— Добре, — сказал он глухо и отвернулся от соблазнительного узелка. Повернувшись к своему помощнику, приказал:
— Снеси всё это в санчасть.
Прыщеватое лицо Миценко Еытянулось. Кожа на острых его скулах натянулась ещё больше. Макею жаль стало этого юношу и он, чтобы не раскиснуть, сурово нахмурил брови.
— Неси, неси!
И вдруг рассмеялся:
— Ужин не состоялся. Так и запишем.
Засмеялся и комиссар.
Миценко, завязав все харчи в узелок, бодрым шагом пошёл в санчасть. Доктор Андрюша, заросший и мрачный, с испитым бледным лицом, сидел на бревне перед землянкой.
Привет доктору медицинских наук!
— Что нужно? — не отвечая на приветствие, хмуро спросил доктор и покосился на узелок, который Миценко держал в руках.
Суровый тон доктора Андрюши не смутил никогда не унывавшего Миценко. Улыбаясь, он сказал, стараясь, однако, придать тону своего голоса обидчивость:
— Уж так сразу «зачем»? До Серёги я, — сказал он, имея в виду Добрынина.
— Умирает твой Серёга, — грубо проворчал доктор.
— Чего так?
— Чего, чего! Ходите здесь, соболезнуете, а во г жрать не принесёте!
Этого только и добивался Миценко. Расплывшись в улыбку, он расшаркался и вытянул вперёд руку с узелком:
— От Макея и… от меня.
— Что это? — тем же суровым и ворчливым тоном спросил доктор.
— Пшено, Андрюша, бульба, дорогой. Эго раненым! А вот и краюха хлеба, — вдруг мечтательно и с грустью закончил Миценко.
— У него был?
— Угу! — отозвался Миценко и спросил, может ли он видеть Серёгу.
— Ты‑то его увидишь, а он тебя пока нет.
— Пока?
— Конечно. Он уже немного видит. А это хороший симптом.
Сергей Добрынин лежал на деревянном топчане. Незрячие глаза его бессмысленно блуждали по тёмному бревенчатому своду Землянки. Выздоровление шло медленно и это, видимо, убивало больного. Миценко смотрел на его бледное лицо, с зелёной щекой под левым глазом, и н|а тусклые глаза,, в которых померкло пламя жизни.
— Здорово, Серёжа! Как жизнь?
— Это ты, Митя? А я смотрю… Кто это, думаю…
У Миценко на глазам выступили слёзы. «Ну, зачем он говорит, что видит?»
— Пришёл тебя навестить.
— Добро. Как Макей? А я всё лежу, — сообщил он с грустной улыбкой.
— Кланяется тебе, — сказал Миценко про Макея, хотя на самом деле никакого поклона Макей не присылал. — Кое‑что из харчей принёс тебе.
— Где добыл‑то? Спасибо ему.
— Ладно, ладно! Глаза‑то как, Серёжа? А?
— Андрюша говорит, что питание нужно хорошее.
Миценко понял, что Добрынин ничего не видит.
Всю дорогу до штабного шалаша Миценко ломал себе голову, как и где бы ещё добыть продовольствия для раненых. Вид у него был удручённый. С понурой головой добрел он до штаба, размещавшегося в шалаше, в котором жили начштаба лейтенант Федор Кузьмич Сгеблев и писарь Кузьма Иванович Макуличев. Миценко смутно надеялся найти здесь разрешение мучившего его вопроса.
Стеблев, будучи почти вдвое моложе Кузьмы Ивановича Макуличева, часто называл его отцом.
— Смотри, отец, что‑то наш Миценко голову повесил. Сюда идёт.
— Хватил где‑нибудь.
Дверь открылась и в шалаш вошёл помощник командира отряда.
— Привет! — сухо поздоровался он и, пройдя вперёд, сел за стол, заваленный бумагами.
— Устал? — осторожно спросил писарь.
— Кой чёрт устал! — зло огрызнулся Миценко.
Начштаба и писарь обменялись недоумевающими взглядами, которые говорили: «Нет, он не пьян».
— Был я сейчас у Добрынина,. -— продолжал Миценко, — пропадает человек.
—-Тут мы с тобой, Митя, ничем уже не поможём, — сказал начштаба серьёзно. — Это дело медицины.
— Не только медицины. Знаете, что доктор Андрюша говорит? Он говорит, что хорошее питание может возвратить Добрынину зрение.
— Верно?! — с сомнением и надеждой в голосе воскликнул писарь. — Надо достать, коли так, хлопцы.
— Достать! Легко сказать это, — ответил Стеблев, —Кровью достаём мы хлеб. Но подумать надо.
— Да, — в раздумье протянул Макуличев, чеша концом ручки за ухом, — задача…
— Задачу эту решим, — сказал Стеблев, но не раньше, как вернёмся в Усакинские леса под Кличев.
— Ну, значит, пока, а я‑то думал… Эх, вы!
И, встав из‑за стола, он решительным и твёрдым шагом вышел из штаба.
Ночью Миценко с группой в двадцать «охотников» отправился на большой шлях, по которому день и ночь тянулись немецкие обозы с вооружением и продовольствием. Укрывшись в небольшом лесочке, партизаны зорко наблюдали за движением на дороге. Сплошным потоком ехали немцы на толстозадых короткохвостых битюгах. Партизаны слышали громкие гортанные выкрики ездовых, их перебранку, приказания начальников.