Комиссар Хачтарян, вобрав голову в широкие, чуть приподнятые плечи, медленно шагал с группой ребят из второй роты. Лицо его пожелтело, большие коричневые глаза ввалились, синие губы по временам кривились в улыбке.
Комарику стало жалко комиссара. Он сорвал с себя фуфайку и, подавая её цыганёнку, сказал без улыбки:
— Скажи комиссару, сорока, мол, на хвосте прислала.
Петых Кавтун непонимающе уставился своими большими глазами на политрука, не зная, как понимать его слова. Комарик улыбнулся:
— Неси, а то комиссар совсем замёрз.
Петых Кавтун, схватив фуфайку, бросился бегом мимо проходивших партизан. По цепочке раздался смех:
— Петя, чего назад бежишь? На фронт, что ли?
— Хлопцы, глядите — цыган шубу продаёт!
Петых смеялся вместе со всеми и язвил:
— Я продаю шубу, а ты что — дрожжи?
Сильнее всех раздавался голос Елозина:
— Хо–хо–хо! Чёрт цыганский! Молодчага, отбрил!
— Верно, Петя, это ты куда? — спрашивал кто‑то Кавтуна.
— Вот товарищу комиссару! — кричал он, потрясая фуфайкой.
— Молодчага! Честное слово молодчага!
— И сибиряки не хуже! — крикнул Елозин, стягивая с себя шубную безрукавку. — Передайте Макею!
Елозин бросил безрукавку на чьи‑то руки и она, словно большая птица, полетела вперёд по змейке партизан. Вместе с ней полетело и слово: «Макею!»
Макей, шедший в голове колонны, давно уже заметил, как что‑то то падало, то вновь взлетало и, кувыркаясь, летело над головами партизан, всё время приближаясь к нему. Наконец, он услышал, как кричали: «Макею!» Недоумение его возросло: «Что же это такое?» Но вот Миценко подхватил на лету шубную безрукавку.
— Ладная шуба, — сказал он, подавая безрукавку командиру, — жаль, что рукава в дороге, видно, оторвали.
— Не жалей, Митя, того, чего не было, — сказал Макей с улыбкой, надевая безрукавку на зелёную с выцветшей спиной гимнастёрку. — Добро! — сказал он удовлетворённо, чувствуя, как стала согреваться спина и грудь.
— А ведь это, пожалуй, шуба‑то моего адъютанта? — сказал Макей, вспоминая, на ком он видел безрукавку.
— Его! — подтвердил Миценко и с восхищением добавил:
— Каменный человек. И чудак порядочный. Ведь как сделал? Вроде весь отряд, товарищ командир, вам этот подарок преподнёс.
— Точно! — сказал Макей и про себя отметил сообразительность адъютанта.
Измученные люди устало брели широкими пустынными полями, тяжело шагая по обледенелым кочкам старой пахоты. Ноги, обутые в самодельные чуни, были изодраны в кровь, пальцы рук опухли и потрескались от холода. Но все упрямо, без жалоб шли вперёд: усталость тела не была усталостью их духа. Даже Петр Гарпун весь этот тяжёлый путь переносил с каким‑то непонятным стоицизмом. Только один раз, когда, видимо, ему стало совершенно невмоготу, он сел на дорогу и всё просил проходивших мимо партизан пристрелить его. И без того толстые ноги Гарпуна совсем отекли и с трудом держали его грузное, рыхлое тело. Елозин и Румянцев взяли его под руки и, подняв, поЕели дальше.
— Крепись, паря, -— говорил осипшим голосом Елозин, — сколько ещё фрицев мы с тобой придушим!
Немецкие консервы и галеты подходили к концу и люди стали поговаривать о неприкосновенном запасе. Макей вынужден был ещё раз напомнить, что без его указания этот запас и пальцем не трогать. Доктор Андрюша несколько раз в день подходил к комиссару и, пощипывая бородку, просил его «повлиять» на Макея, чтобы тот дал приказ на остановку и разрешил взять кое‑что из неприкосновенного запаса. Комиссар смотрел на него своими воспалёнными глазами и хрипло говорил, покашливая:
— Падумаем, кацо. Надо падумать. Угу!
— Да ведь народ падает, товарищ комиссар.
— Вижу. Сам адын раз спаткнулся и, прэдставь сэбэ, кацо, чуть нэ упал, — сказал комиссар. — Кто упадет, будэм нэсти. Как Гарпун?
Андрюша понял, что разговор окончен, поморщился и вяло, без особого интереса, ответил:
— Гарпун ползёт, вернее, волокут его.
— Песню бы, — сказал мечтательно кто‑то, —вот бы!
— И до чего, брат, легко под песню идти!
— Грянем?
— Он те Макей‑то грянет.
— Не в Макее дело — немец грянет, тогда и костей не соберёшь.
— Тише! — пронеслось по змейке.
— Тс!
В наступившей тишине были слышны только шаги сотен ног. Вдруг заговорил дед Петро:
— Лезем в пасть волку. А для чего лезем? — чтоб подавился он партизанской костью. Вот!
— А не боишься, деду, что проглотит?
— Нет! Подавится! Русская кость обязательно немцу поперёк горла встанет.
Многие засмеялись.