— Это замэчатэльно, — говорил Хачтарян, выслушав донесение Захарова. — Но как, товарищ Захаров, нам этой лодкой васпользоваться? Вот вапрос.
Макей испытующе, выжидательно смотрел на окружавших его партизан. Почти все отводили от него свой взгляд. Опустив голову, стоял Петр Гарпун. Комично почёсывал затылок Ропатинский. Елозин отшучивался, говоря, что он человек каменный, а камень, как это исем известно, безотлагательно идёт прямо ко дну. Лисковец, важничая, что‑то говорил радисту Ужову. С лица его не сходила улыбка. «Чему он радуется, сукин сын? — зло подумал про него Макей. Парторг Пархомец подошёл к Макею и сказал, что он думает собрать сейчас партийно-комсомольское собрание.
Вскоре большая половина отряда сидела в кудрявой зелени молодых ёлочек. На повестке дня стоял один вопрос: о лодке.
— Кроме нас за лодками никто не поплывёт, — говорил Пархомец. Русый чуб его свалился набок, бледное лицо разрумянилось от внутреннего жара: он говорил убеждённо.
Когда парторг кончил, неожиданно встал Коля Захаров. Все обернулись к нему, ожидая очередной шутки.
— Я поплыву за лодкой, — сказал глухим голосом Захаров.
Лисковец вздрогнул, его лицо побледнело. Он нерешительно подошёл к Макею.
— Позвольте, я тоже.
— Что такое? — холодно спросил Макей.
— Поплыву за лодкой.
«Чёрт его знает, кто он такой, — подумал Макей и, хитро улыбнувшись, сказал:
— Я вас понимаю. Вы хотите…
— Да, я хочу, я хочу… быть героем, — выпалил Лисковец и покраснел.
Макей улыбнулся. Потом брови его насупились, он пожал плечами и зло сказал:
— Я вас не понимаю.
И отвернулся к комиссару:
— Пархомец молодчага.
— Да, — сказал медленно комиссар, — умэло поставил вапрос.
Днепр пасмурно пенился, отражая в своих водах хмурое осеннее небо. Под ударами восточного холодного ветра волны его набегали на берег и с шумом разбивались об ледяные закрайки.
— Днепр — это моя стихия, — говорил, снимая с себя шубу, Новик. — Сколько я по нему плавал!
— Как? И ты? — спросил Макей.
— Одному, товарищ командир, нельзя. Утонуть может. Да и там… Кто её знает.
— Добро, — согласился Макей.
Припадая на раненую ногу, подошёл Свиягин. Он что-то занёс в блокнот.
— Днепр — моя стихия, — повторил Новик.
— Не забывайте, Новик, что вы плавали тогда не на брюхе, — с тонкой усмешкой сказал Свиягин. — Вы тогда плавали на «Соколе», если не ошибаюсь?
Новик рассмеялся:
— Верно, угадал! На «Соколе» плавал. Но зато мы теперь сами соколы.
— Сокол‑то больно неказистый, — вмешался в разговор дед Петро, рассматривая сухое тело Новика. — Вон Миколай, — сказал он про Захарова, увязывавшего свою одежду в брезентовый мешок–рюкзак, — он хоть куда хлопец, ишь мускулы‑то какие.
Захаров и Новик, привязав мешки с одеждой на затылки, подошли к берегу.
— Ну, с богом, — напутствовал дед пловцов, бросившихся в ледяную воду.
— Не в одних мускулах сила, дедо, — сказал комиссар, содрогаясь от ужаса за судьбу двух отчаянных людей. — Сматри, дедо. Новик нэ атстаёт:
— А в чём же, голубок, загадка?
— В духе, — тихо ответил Хачтарян.
Все с тяжёлым волнением наблюдали, как всё дальше и дальше заплывали смельчаки. Резко взмахивая руками, Захаров часто оборачивался назад, оскалившись, потому что он держал в зубах пистолет. Новик плыл спокойно, взмах рук его был более ритмичен. Словно взаправду, вода — его стихия. В нём виден был опытный, искусный пловец.
Новик и Захаров, бросившись в воду, испытали такое ощущение, словно попали в кипяток. Потом всё тело начало леденеть. Каждый из них боялся, чтобы от холодной воды не свело судорогой ноги.
— Как ты, Коля? — спрашивал Новик Захарова, еле шевеля посиневшими губами.
— Ничего, — цедил тот сквозь стиснутые зубы, которыми крепко сдавливал пистолет.
Захаров только теперь понял, как тяжело будет ему доплыть до того берега с пистолетом в зубах: он мешал правильному дыханию.
— Брось пистолет или дай я засуну его тебе за ремень мешка.
Захаров, ничего не сказав, поплыл дальше, взмахивая своими сильными руками, словно на воде билась большая подстреленная белая птица.
С замиранием сердца наблюдали за ними партизаны. Макей нервно сосал трубку, сидя под сосной прямо на голой земле. Пловцов было еле видно, так далеко они заплыли.
— Присядьте на хворост, товарищ командир, а то простудитесь, — сказал Елозин, кладя у ног Макея охапку еловых веток.
Макей молча пересел и поднёс к глазам бинокль.
— Ну что, товарищ командир? — спросил адъютант и на большом лице его Отразилась тревога.