IV
— У нас хоромы, — смеясь, хвалился Макей, глядя веселыми глазами на своих спутниц, — Харлап! — кричал он ездовому. — Не переверни! Дорогой груз везёшь!
При этом Макей пожимал локоть сидевшей рядом с ним Брони, одетой в овчинный тулупчик, и говорил ей шёпотом: «Дорогая». Броня сидела, стараясь не двигаться. Когда на раскатах сани летели в сторону, она невольно прижималась к Макею и смущенно вскрикивала: «Ой!».
— Чай не хрустальные, — откликнулся Харлап, кося смеющиеся глаза на женщин, — не расколются.
— Много ты понимаешь, Харлапчик, в женщинах, — бойко заметила Мария Степановна. — Это‑то как раз с ними чаще всего и случается.
— Раскалываются?! — удивился Михась Харлап, у которого над пухлой губой едва пробился первый пушок. — А я не знал.
— Раскалываются, надвое.
Даша залилась звонким смехом и навалилась на ездового, бывшего их односельчанина. Щеки Брони залились румянцем, она упрекнула подругу, стыдливо закрываясь рукой:
— Ну уж, Мария Степановна!
Макей весело смеялся. Всем им было радостно и оттого, что они вновь встретились, и оттого, что едут в лагерь Макея.
— Мне всё кажется, что мы едем домой, — сказала Даша и вдруг лицо её стало печальным, глаза наполнились слезами. — Сожгли наше село, Макей.
Макей ничего не ответил, только крикнул громко:
— Задремал, Харлап!
Харлап шевельнул вожжами и лошадь прибавила ходу.
— Стой! Кто едет? — сердито крикнул партизан, стоявший на посту у толстой сосны. Он вскинул на руку винтовку.
Ездовой Макея Михась Харлап остановил лошадь, выскочил из саней с винтовкой в руках и сделал какие-то сложные движения. У сосны показался еще один человек.
— Проезжай! — закричали с поста.
— Вон у них как! — восхитилась Даша, озорно поблескивая карими глазами, в которых светилась гордость за своего брата.
— Порядок! — сказал Харлап с важностью бызатого солдата, гордого тем, что он служит у боевого командира. Макей только усмехался, посасывая свою трубочку.
— Значит, лагерь скоро? — простодушно спросила Мария Степановна.
Макей и Харлап многозначительно молчали. Мария Степановна вопросительно посмотрела на их надутые физиономии и обозлилась:
— Не ломайтесь, пожалуйста!
— Ха–ха–ха, — засмеялся Макей, а вслед за ним покатился со смеху и Михась Харлап.
— Разве вы не видите? — говорил Макей сквозь смех, вытирая слёзы. — Мы уже в лагере. Вот здорово, Харлап, — обратился он к всё ещё смеющемуся ездовому.
Харлап сразу стал серьезным:
— Здорово, товарищ комбриг! Под вашим руководством…
— Не подхалимничай, Харлап, — урезонила его Даша, — это тебе не идёт.
Макей, улыбаясь, что‑то шепнул на ухо Броне. Та с серьезным лицом кивнула ему головой.
— Я не подхалимничаю, а маскировка добрая! — оправдывался Харлап.
Действительно, маскировка была неплохая. Только теперь женщины рассмотрели стоявшие рядами большие кучи снега.
— Но где же партизаны? — удивилась Даша.
— В землянках, разумеется. В это время у нас по всем подразделениям идёт политучёба.
Макей посмотрел на часы:
— Сейчас будет отбой.
Не успела лошадь ступить несколько шагов, как раздалась команда «отбой», повторенная многократно во всех уголках лагеря. Теперь приехавшие уже ясно видели низко врытые в землю землянки. В стороне стоял высокий шалаш с отверстием вверху. Над красными угольями висел большой чёрный котёл, покрытый деревянной крышкой. Немного поодаль видно было что‑то странное, ни на что не похожее, с большим маховым колесом и широким шкивом, протянувшимся вдоль рва.
— А это что? — спросила Броня.
-— Мельница, самая настоящая мельница. Такие пироги можно закрутить!
— Да вы здесь, видно, не воюете, а пироги закручиваете? — съязвила Мария Степановна.
— А как же, — печём: кому пироги и пышки, а кому синяки и шишки.
Из землянок выходили партизаны. Гремя котелками, они бежали на кухню.
Приехавшие появились на центральной площади лагеря как раз в то время, когда Ропатинский начал разливать из общего котла обед. Увидев Дашу, Броню и Марию Степановну, он замахал им половником, что, видимо, надо было понимать, как приветствие и приглашение к обеду. Смотря на длинную и несвязную фигуру Ропатинского, женщины расцвели в улыбках.
— За какие грехи, Ропать, попал в повара?
Ропатинский смутился. Макей, хмурясь, сказал:
— Почему вы думаете, что в повара ставят только за провинность? Странное мнение.
Всюду сновали партизаны. Они останавливались, приветствовали Макея. Некоторые здоровались с женщинами, другие смотрели на них удивленно–вопросительно. Ни Даша, ни Мария Степановна многих не знали.