— Как изменился отряд, — не узнать, — сказала Даша, рассматривая незнакомые лица.
— Да, у нас отряд раза в три иырос, —с гордостью сказал Харлап. — Знаешь, Даша, какой у нас теперь отряд?!
— Ты военные тайны не разглашай — всыплю, — пригрозил Макей.
Харлап обиделся.
— Уж и своим не скажи.
У землянки женщин встретили комиссар Хачтарян и секретарь партбюро Пархомец. Пархомец еще издали увидел Дашу и улыбался только ей. Комиссар стоял серьезный, с каким‑то недовольным лицом.
— Пополнение везу, — сказал Макей, выпрыгивая из санок.
— Как здоровье Даши? — спросил как‑то холодно комиссар и метнул взгляд на Пархомца.
— Кавалеры! — шумела Мария Степановна. — Помогли бы дамам вылезти. Рыцари!
— Ой, ноги пересидела, — улыбаясь и морщась, стонала Даша, поднимаясь из санок. Пархомец бросился к санкам, подхватил под локти Дашу и помог ей подняться.
— Какая ты… Даша!
Даша чувствовала на себе восхищенный взгляд этого серьезного и скромного человека с русыми волосами над высоким лбом, его порывистую сдержанность и тело её оттого вдруг сделалось упругим и пружинистым. Ей захотелось показать себя перед всеми товарищами сильной и ловкой, и она, опершись на плечо Пархомца, легко выпрыгнула из саней и попала в объятия деда Петро. Она склонилась ему на грудь и сразу спина ее размякла, начала вздрагивать. Макей отвернулся.
— Не плачь, внуче, не плачь. Рана‑то, зажила ли?
— Зажила, деду.
— Ну, добро. Подожди, — сказал он с ласкэЕОЙ хитрецой, как это делал бывало, — у меня тебе гостинец, лиса прислала.
С этими словами он суетливо начал распахивать полу шубняка и вскоре из грудного кармана извлек белый узелочек.
— Накось, — и дед Петро сунул его Даше.
Это были орехи, которые достал он из дупла белки. Даша вопросительно взглянула на деда и глаза ее затуманились. Как бы оправдываясь, он сказал:
— Немцы убили белочку. Орешки ей уже ни к чему были. Убили… — И небольшие глазки его в красных веках прослезились.
Всей компанией, за исключением комиссара, зашли в светлую и просторную землянку. Здесь пахло смолой и прелью. Железная печь посреди землянки дышала жаром. Вдоль стен стояли три топчана.
— Это для вас, — торжественно сказал Макей.
В дверях стояли дед Петро и Пархомец. Оба улыбались. Даша и Мария Степановна разделись. Броня тоже сбросила с себя шубу, осталась в одном клетчатом платье. Ей было жарко, она разрумянилась и теплая волна какого‑то необъяснимо светлого чувства вдруг подхлынула к ее сердцу. Вспомнилась ей родная семья, вот также собиравшаяся по вечерам у жаркой печки. Луща семячки, мать бывало вела тихую беседу с бабушкой. а отец, насупившись, сидел в очках, читая»газету и ворча себе под нос. Иногда он отрывался от газеты и обращался в сторону женщин:
— Послушай, мать, что только этот проклятый Адольф удумал, Гитлер‑то. Россию хочет захватить! Но не сломить ему Россию, нет! Плохо знает он нас, большевиков!
— Не сломить ему Россию, нет!
Это сказал расходившийся дед Петро. Он воинственно наступал на Пархомца:
— Ты мне скажи, секлетарь, наши, слышь, чужеродцев у Сталинграда шибко теснят?
— Окружение закончили. Вся эта группировка будет уничтожена.
Радостная улыбка осветила лицо старика. Такую же улыбку Пархомец замечал на лицах всех партизан, как только речь заходила о Сталинградском побоище.
— Я так и говорю, — сказал старик, направляясь к выхрду.
— Приходи, деду, ужинать, — пригласила Даша.
— Зачем? У меня своя часть — там и харч мой.
И вышел. Молодежь осталась одна. «Всё такой же непоседа», — подумала Даша о своем дедушке.
— Наш деду вещун, — сказал Макей, — что женщины думают?
К нему резко повернулась Мария Степановна:
— Женщины думают, как бы выпроводить кавалеров, да немного прибраться.
— Верно, верно, — сказал, вставая, Пархомец, — пора и честь знать.
Макей и Пархомец вышли.
В этот день весь отряд был занят обсуждением проблемы любви в условиях партизанской жизни Сошлись на том, что любовь — это естественная потребноеть человека, значит, в любых условиях жизни, в том числе и партизанской, она неизбежна. Весь вопрос в том, чтобы любовь не заслоняла от человека высшие его идеалы.
V
Мария Степановна сразу вошла в жизнь отряда, словно она и не расставалась с ним ни на один день. Отдохнув и перекусив, она вышла из землянки и тихо пошла по тропинке, осматривая лагерь. Она останавливала знакомых партизан, расспрашивала их о походе, жалела погибших товарищей. Качала головой, слушая рассказ Румянцева о Добрынине.