— Почему? — спросили сразу несколько человек.
— Да вон у меня Миценко уверяя, что капут.
Миценко непонимающе вытаращил глаза, недоуменно пожал плечами. Ничего подобного он никогда не говорил, однако не стал возражать своему командиру, зная его некоторые причуды, и только подумал: «Куда это он клонит?»
В это время в землянку вошли Гулеев и Елозин. От них несло горилкой:
— Какого хлопца мы потеряли! Эх, гады! — слезливым голосом вопил адъютант Макея.
Гулеев мутными глазами всматривался в лица партизан. Пьяно гремел:
— Ужели мы не макеевцы? Что? Бабы?
Все притихли. Румянцев, обнимая Елозина, шептал ему на ухо:
— Здесь комбриг, тише.
Но тот не понимал его и бессмысленно выкрикивал пьяным голосом:
— Да я за комбрига, за Макея, душу отдам. Чёрт!
Вдруг Гулеев налетел на Макея и сразу словно ожёгся, отпрянул и глупо замигал глазами. Хмель у него, видимо, стал выходить. Он вытянулся, медленно поднял к головному убору руку и, непрочно стоя на ногах, с явным сокрушением, выговорил:
— Товарищ комбриг, арестуйте меня, я пьян.
В дверь тихо, незаметно проскользнул Лисковец. Он притаился в уголке у двери.
— Это что? — грозно вопрошал Макей, — бригаду нашу порочить? Звание партизана порочить?
Сразу протрезвевший Елозин, стирая рукавом с лица пьяную улыбку, вытянулся:
— Простите, товарищ комбриг.
Макей шагнул к выходу, чиркнул спичку, подпаливая угасшую трубочку. Пламя выхватило из темноты смеющееся лицо Лисковца. Макей остановился переднезваным гостем:
— А вы, товарищ Лисковец, чего здесь?
Голос Макея звенел, в нём звучала угроза.
Лисковец съёжился.
— Я? Я? — залепетал он. — Як хлопцам.
Услышав имя Лисковца, Елозин повернулся и, поймав его за шиворот, начал немилосердно трясти.
— Убью!
— Прекратить хулиганство, товарищ Елозин! — сказал повелительно Миценко.
Елозин выпустил Лисковца и бросился к помсщнику командира отряда.
— Митя, дорогой, будь братом, — этот жлыдень нас отравил, Лисковец‑то.
Макей насторожился:
— Как это отравил?
— Мы и выпили‑то всего литр, поверишь? Для аппетита. Ну, и Колю помянули. Первач, — сказал он примирительно, впадая опять в опьянение, и, вспоминая, видимо, какой это был крепкий первач, блаженно улыбнулся:
— Хорош первач!
— Уведите арестованных, — сказал Макей и ещё раз бросил быстрый взгляд на Лисковца, на лице которого опять появилась зловещая улыбка.
Макей шёл в темноте, увязая в снегу и натыкаясь то на пни, торчащие из‑под снега, то на валежник. Он всё время ворчал:
— Чёртовы детки!
Лисковец его смущал. Собственно, что такое он сделал? Отравил? Врут! Перепились. Но почему он их угостил? Где он достал первача?
Макей решил зайти к Козелло.
Козелло сидел за столом и что‑то писал. Перед ним длинным языкастым пламенем горела сальная свеча, она густо чадила. При входе Макея Козелло оглянулся, и детская улыбка осветила его доброе мальчишечье лицо.
— Долго сидишь, — сказал Макей, усаживаясь на топчан. — Свеча‑то чего так чадит?
— Сало, видно, плохое.
— Сам ты плохой. Сними нагар‑то, начальник!
Макей улыбнулся. Потом лицо его стало серьёзным.
— Что ты думаешь о Лисковце?
Козелло поворошил рыжие вихры, свесившиеся на высокий в угорьках лоб, задумался. Макей наблюдал за ним с улыбкой.
— Вообще‑то не нравится он мне, — начал начальник особого отдела, — разные там мелочи, наблюдения, но прямых улик нет. А подозрения — плохое основание для выводов.
— Споил сегодня моего адъютанта и Гулеева, — сообщил Макей, — те говорят «отравил». Ты всё‑таки разберись в этом, Федор.
— Внук! — крикнул Козелло.
В темном углу что‑то зашевелилось. Кряхтя и: позёвывая, к столу подошел молодой хлопец, Иван Воронич, по прозвищу Внук. Увидев комбрига, он словно стряхнул с себя всякую сонливость и вмиг преобразился: сверкнув суровым взглядом на Козелло, он звонко щёлкнул каблуками и вытянулся:
— Здравствуйте, товарищ комбриг! Что прикажете?
— Позови сюда Лисковца, — распорядился Козелло.
Внук вышел.
— Я не буду мешать — сказал, вставая, Макей, — ты тут с ним о том, о сём, чтоб не догадался, что за ним наблюдают.
И вышел.
— Здравствуйте, товарищ Лисковец, — сказал Козелло, усаживая вошедшего на топчан. — Внук, ты чего там вытянулся?
— Мне, может, уйти, товарищ начальник?
— Это зачем? Сиди. Или вон ляг.
— Я лучше лягу, — сказал вдруг сонным голосом Внук и повалился на топчан. Вскоре он уже храпел.