Дверь в «доме печати» занавешена клетчатой кодрой. «Чего это им деревянную дверь не повесят?» — подумал Макей, отодвигая тяжелый занавес в сторону и втискиваясь в землянку. Там сразу все смолкли.
— Эх, натапили! — сказал комиссар.
— Раздевайтесь, — предложил Свиягин. — Это вам с холода кажется, что здесь жарко. С холода всегда так. Закон физики!
— О чём спор?
— Да, вот, товарищ комбриг, наш многоуважаемый редактор журнала великорусский шовинизм проповедует, —отвечает с улыбкой политрук Байко, — говорит, что так как белорусский язык тяготеет к русскому, то их надо слить в один язык, в русский.
— Что такое? — распаливая трубку, спросил Макей. Трубка не разгорелась и он её сунул в карман, вспомнив, что здесь курить строго запрещено. «Народ! — улыбнулся про себя Макей. — Люблю таких молодчаг, которые и пером, и штыком умеют славно воевать».
Новик, скомкав свою бороду в кулак, сказал:
— Мне кажется, белорусский язык тяготеет более всего к французскому.
— Ха–ха–ха! — рассмеялся комиссар. — Вот так дагаварылись!
— Нет, серьезно, — продолжал, улыбаясь, Новик. — Вот, послушайте, чем это не французская благозвучность?
И он!, гнусавя, произнёс:
— Алёна лён трэ, Опанас тэля пас».
Все рассмеялись.
Выступил комиссар:
— Должен сказать, что палитика партии против механического смыкания языков двух нацианальностей. Значит, от этих разгаворов адын вред. Они на руку нашим врагам. Вазможно, придёт такое врэмя, когда эти два языка сальются в адын язык. Но тэперь рано аб этом гаварыть.
— Значит, мы не имеем права выдвигать новые вопросы, ставить новые проблемы, пока не вынесено правительственное решение? — запальчиво сказал Свиягин. — А как же будет развиваться наука? Да ведь мы не догматики! Мы не боимся лсмать старые отжившие понятия, если они стали отжившими и теперь только мешают историческому прогрессу. Этому нас учит Коммунистическая партия.
Беседа затянулась далеко за полночь. Уже два раза входил дежурный с предупреждением, чтобы расходились, но каждый раз, увидев здесь комбрига и комиссара, незаметно удалялся.
Утром в отряд Макея пришли Катя Мочалоза и Аня Цыбуля. На них надеты были коротенькие шубки, на головах шали, на ногах валенки — у Кати чёрные, у Ани — серые. Белый иней запорошил тёмные пряди волос, выбившихся из‑под шали незнакомой дезушки.
— Хлопцы! — закричал кто‑то, — Чилита пришла!
— Алёнушка! — радостно воскликнул Румянцев, вышедший из землянки на шум. Он пожал Ане руку и сказал, обращаясь к друзьям:
— Пулемётчица, второй номер, товарищ Иыбуля.
От мороза и смущения лино девушки пылало, в глазах вспыхивали радостные огоньки. «Она у партизан. Юрко жив».
— Юрко? — шёпотом спросила она Румянцева. — А это кто? Какой страшный!
К ним подходил Хачтарян; в чёрном длинном казакине, в шапке–кубанке. Глаза его были задумчивы и печальны.
— Это наш комиссар.
— Он злой?
Но в это время комиссар подошёл к девушкам.
— Здравствуйтэ, ахчик! — и улыбнулся.
Голос его мягкий, грудной, а улыбка такая милая и обаятельная, что Аня сама протянула ему руку.
— Цыбуля, — отрекомендовалась она.
— Маладэц, кацо! Это, значит, ты на Лисичке фашистов била?
Аня отрицательно покачала головой и сказала, что это хлопцы–макеевцы, а она только подносила патроны. Но польщённая похвалой комиссара, она счастливо улыбнулась ему.
Узнав как‑то, что начштаба Стеблев идёт на диверсию, Аня решила пойти с ним. Напрасно Макей уговаривал её не ходить. Напрасно Стеблев ворчал, что «баб не берёт». Аня настояла на своём.
Через неделю Стеблев со своей группой вернулся в лагерь. Он спустил под откос два вражеских эшелона. Но Ани не было. В завязавшейся перестрелке она была ранена и попала в руки врага. Только через месяц партизаны–макеевцы узнали, что её расстреляли в Могилевской тюрьме. Многие хлопцы тогда повесили головы, а всех ниже опустил её Юрий Румянцев.
IX
Броня, ставшая женой Макея, перешла к нему. Комиссару Хачтаряну пришлось перейти в штабную землянку.
В отряде Броня ничем особым себя не проявила. Многим партизанам, смотревшим на каждого человека с точки зрения его бсевых качеств, она прямо не нравилась.
— Не такая должна быть жена у нашего комбрига. — говорил Прохоров, стоя в центре группы партизан.
— Конечно, она красивая, — мечтательно заключил он.
Румянцев сбил на затылок шапку, хитро сощурил на Прохорова свои плутоватые глаза:
— А ты что хочешь, чтоб у Макея была не жена; а солдат? У него для этого есть адъютант Елозин.