Хозяйка, не старая ещё женщина, с сочувствием смотрела на командира.
— Беспокойный он у нас, Петрович‑то: пчеловод это наш, колхозный. Ульи‑то для отвода глаз расставили по дворам, а добро это колхозное. Петрович за всё в ответе.
— Адъютант, собирайся!
Макей обошёл все квартиры, где расположились его хлопцы. Выспрашивал, шумел, ругался.
— Имя советских партизан позорить? Расстреляю!
Тут же дал команду выезжать.
Наутро в лагере Козелло уже допрашивал Лёсика. Тот плакал и твердил одно:
— Не знаю, я не ел.
— Может, кто другой ел?
— Не видел, товарищ начальник.
В ушах у мальчика звенели угрожающие слова: «Не болтай—убью». И как ни стыдно было ему, что втт он, комсомолец, обманывает товарища Козелло, Макея, Хачтаряна, он всё же не мог побороть в себе страх перед угрозой Лисковца. «Кокнет где‑нибудь и поминай, как звали».
От Козелло Лёсик шёл в свою землянку, как побитый: съежился, смотрел в землю и как‑то жалко улыбался при встрече с друзьями. «Всыпал ему, видать, Козелло», — думали хлопцы, глядя на Лесика. И мало кто подозревал, как он сам себя жестоко ругал, как он проклинал подлого Лисковца.
На том «медовое дело» и кончилось бы. Но на другой день Лёсик встал и, не позавтракав, пошёл в особый отдел и там рассказал всё, как было. Но, следуя ложным понятиям дружбы, Лисковца он всё же выгородил: «А то сам тону, и другого топлю — нехорошо».
— Лисковец тут ни при чём, — говорил Лёсик. — Он тут проходил случайно, я его и угостил.
У Лёсика словцо гора с плеч свалилась. Он почувствовал себя снова хорошо, весело. Ему казалось, что он поступил благородно, не выдав товарища, и что он поступил так не из‑за страха перед угрозой Лисковца.
X
На улице неожиданно наступило похолодание. Ударили морозы. Вечерело. В штабную землянку, кряхтя, вошёл дед Петро.
— Что ты будешь делать?! Опять зима!
Макей, комиссар, начштаба Стеблев и Пархомец склонились над столом. Они словно не замечали старика, а ведь он пришёл не попустому. Мороз ударил не на шутку, а хлопцы уехали за сеном в лёгкой одежонке. Ведь и предупреждал он их, да разве с этим Китовым сговоришься. Да и Василь Михолап с Лахиным хороши, шут их дери! Дед стоял и тяжело вздыхал под наплывом печальных дум. Макей повернулся к нему:
— Ты что, деду?
— Хлопцев до сих пор нету.
— Каких это хлопцев?
— Что за сеном поехали. Две подводы ещё вчера отправил. Должны бы уж давно быть. Ребята не баловники, Семен Федотыч Китов — антилигентный человек, на учителя учился.
— Кто ещё с ним?
— Лахин — этот сибиряк, да наш Василь Михолап.
Макей задумался. По дороге, по которой поехали хлопцы, частенько разъезжают полицейские.
— Стеблев! — обратился он к начштаба. — Вышли на разведку.
Дежурные находились в соседней землянке. Стеблев посмотрел на спящего Елозина и велел деду Петро самому прислать сюда дежурного. Дед вышел, кряхтя и охая. Через минуту явился Родиков, щёлкнув каблуками.
— Дежурный по отряду лейтенант Родикое явился по вашему приказанию, — отрапортовал он.
Рука взлетела к головному убору. Макей, как всегда, любовался военной выправкой этого человека.
Стеблев распорядился вызвать Коноплича, которого Макей назначил командиром разведки после того, как Василия Ерина взяли в распоряжение Могилевского оперцентра.
Оказалось, что Коноплич только что уехал. Макей поморщился: «Почему не докладывают ему? Самовольничают хлопцы. Надо приструнить». И тут, же что‑то записал в свой блокнот.
Макей, видимо, забыл, что он сам разрешил разведке выезжать, когда это Понадобится, по своему усмотрению. Сейчас он вспомнил это и продиктовал Стеблеву приказ, которым обязывал без ведома штаба никому из лагеря не выезжать, в том числе и разведке. Кончилась вольница, для удалых разведчиков!
Разведчики Потопейко и Догмарёв только что откуда‑то вернулись и теперь, говорят, спят «как убитые». Псе же пришлось. вызвать их. Через четверть часа они на полном галопе мчались по лесной дороге. Длинные ветви болдно ударяли им в лицо, сильнее жёг морозный ветер.
— Нос береги! — кричал Потопейко, скакавший впереди и подхлёстывавший своего коня. От лошадей валил пар, в пахах проступила пена.
Макей с нетерпением ожидал разведчиков. Комиссар ушёл в пушечно–миномётный взвод проводить политбеседу. Теперь у Макея было две 76–миллиметровые пушки, 25 снарядов к ним. Имелось также пять или шесть разнокалиберных миномётов, но не было ни одной мины. Миномёты хвастливо были расставлены под навесом и ими могли любоваться все гости, приезжающие в лагерь Макея. Рядом стояли пушки без прицелов. В обеих пушках в тормозах отката не было незамерзающей жидкости. Лейтенант Клюков наполнил люльки скипидаром. «Голь на выдумку хитра», — смеялся он, кудрявя баки на смуглых щеках.