Вот и пороховой погреб. Курганом высится он среди поляны, окруженной ольхою, берёзами и сосенками. Люди остановились, пораженные страшной картиной: впереди, на снегу, — три голых трупа, — изуродованные, истерзанные, Лахин, видать, дорого отдал свою жизнь: около него. — груда стреляных гильз. Поодаль — четыре вмятины и кровавые пятна. Грудь Лахина разорвана, ноги перебиты. Сеня Китов лежал, словно живой. Пуля пробила ему левый висок и он, видимо, умер мгновенно. У Василия Михолапа изуродовано лицо, перебита левая рука.
Мёртвых положили в сани, укрыли кодрой и поехали в лагерь. Погибших товарищей хоронили с воинскими почестями. Поэт Свиягин произнес горячую речь, которую закончил такими словами:
На могиле товарищей поставили столбик, увенчанный пятиконечной звездой из красной меди.
XI
Время проходило в хлопотах по подготовке боевой операции. Макей и комиссар Хачтарян с командирами отрядов просиживали иногда целыми часами над картой. Начштаба Стеблев каждому командиру отряда диктовал диспозицию его отряда, те задавали ему уйму вопросов, на которые он не всегда мог дать удовлетворительный ответ. На помощь приходил Макей. Отрываясь от карты и не вынимая трубки изо рта, он спрашивал:
— Ну, чего вам не понятно, товарищ Бабин?
— Да вот, товарищ комбриг, тут опушка, а это дорога…
Макей терпеливо разъяснял молодому командиру, как надо расставить силы, какой роте что делать.
— Понятно, товарищ комбриг.
В это время штаб бригады Макея был средоточием всех боевых комбинаций, смелых замыслов, героических подвигов, дерзаний. Партизаны неутомимо готовились к делу: чистили винтовки, патроны, подтягивали амуницию. Никогда не унывающий Елозин носился по лагерю, сыпля дешевыми остротами, которые не слишком взыскательные хлопцы встречали хохотом. Саша Прохоров был бледен и молчалив, но старался улыбаться, что ему явно не удавалось.
— Что, Саша, — обратился к нему Елозин, — опять заболел?
Гарпун вяло протирал ствол винтовки. Около него крутился юркий Лисковец. Он что‑то нашёптывал Гарпуну, а тот отрицательно крутил головой и бросал косые взгляды на партизан. Когда партизаны рассмеялись над трусоватым Прохоровым, Гарпун поспешил укрыться в землянке, за ним поспешил и Лисковец. Вдогонку им Елозин успел крикнуть:
— Чего удираете, вояки? В бомбоубежище?
Нет такого дзота, который не пробила бы насмешка, острое слово. Уже в дверях Лисковец огрызнулся:
— Собака лает, ветер относит.
К счастью Елозин, устремившийся к группе партизан, возившихся с противотанковым ружьём, не слышал этих слов. Впрочем, они и сказаны‑то были почти шёпотом.
— Ого! — кричал Елозин, подходя к группе партизан. — Здесь боевые товарищи готовят грозное оружие: ПТР, то есть «Пушка, таскаемая рукой». Надо, надо! — и, широко улыбнувшись, он похлопал Николая Родикова по плечу.
Елозин здесь не задержался. Ноги сами несли его дальше. Разве можно не забежать к настоящим пушкарям? Какие там замечательные хлопцы! Алёша Попов, Костя Платонов, Сережа Палицын, лейтенант Клюков. Один старик Бородич чего стоит!
Бородич с длинными усами и сивой бородой со всего богатырского плеча драил банником дуло 76–миллиметровой пушки. Попов сосредоточенно просматривал замок пушки, Платонов, блестя стальным зубом, возился с компрессором. Клюков, зажав в тиски снаряд, шаркал по его бокам напильником и время от времени ударял по нему молотком. Снаряд этот был от другого орудия и никак не хотел залезать в патронник 76–миллиметровой пушки.
В то время, когда подбежавший с сияющей улыбкой Елозин хотел что‑то крикнуть пушкарям, раздался взрыв. Он видел, как струя огня и дыма вырвалась из-под самого носа Клюкова, словно эго он их с силой выдохнул из себя. Отлетев назад, Клюков опрокинулся навзничь. Снаряд глухо стукнулся о медный ствол сосны и, обессиленный, упал на землю. Пушкари вздрогнули и замерли в недоумении, но тут же бросились к своему командиру, лицо и руки которого были залиты кровью. Когда они к нему подбежали, его уже держал на руках Елозин.
В санчасти доктор Андрюша протер руки и лицо Клюкова марганцовым раствором и привёл раненого в чувство. Пушкарь легко отделался. Макей с комиссаром стояли над душой доктора, с нетерпением ожидая, что он скажет. Но они и сами видели, что всё обошлось хорошо.
— Могло быть хуже, — сказал Андрюша, вытирая руки полотенцем, поданным ему Катей Моталовой.