Макей облегчённо вздохнул, бросил смеющийся взгляд на комиссара, тот понимающе подмигнул и оба вышли.
В лагере шумно обсуждалось происшествие. Все ожидали выхода командиров из санчасти.
— Доктор Андрей говорит, что могло быть хуже, — улыбаясь, сообщил собравшимся Макей.
— Да это мы и без него знаем — снаряд! — ворчал дед Петро.
Костик подбежал к Макею, вопросительно взглянул на него.
— Успокойся, Костик, — сказал он, — дядя Клюков здоров. Поцарапало малость.
— Слышь, Клюков здоров, — передавались слова Макея, — царапнуло только.
— Смотря, как царапнуло, — замечали скептики. — Тут одного царапнуло так, что от лица мокрое место: буквально ни носа, ни глаз, ни рта и зубы начисто.
— Знамо — такой хряснет!
— Вот то‑то и оно! А ты говоришь царапнуло?!
Вскоре вышел из санчасти виновник переполоха. Лицо его было забинтовано, как у героя кинофильма «Человек–невидимка». Из‑за белей марли виднелись одни лишь глаза, спокойные и задумчивые, как всегда. Твёрдой походкой он прошёл к себе на батарею и снова принялся оттачивать снаряды. В руках его напильник теперь слегка дрожал. Нет, не от страха, а от какой‑то слабости, словно он пролежал в постели целую неделю. Своим хлопцам он сказал, что ему хорошо и чтоб они продолжали спокойно работать.
— Завтра в ночь наступаем, а пушки у нас ещё не готовы.
Те молча, с ещё большим усердием продолжали трудиться над приведением орудий в порядок.
В эту ночь неожиданно снова прилетел самолёт. Для Макея это была большая радость. Если Броня родит здесь, ребенок в лагерных условиях может погибнуть. Сохраняя спокойный вид и готовясь к боевой операции, он не переставал думать о Броне. «Эх, обуза какая!».
— Броня, самолёт прилетел, — сказал он, входя в землянку.
Броня слабо улыбнулась:
— Да? Вот и хорошо. Я еду.
Ночью в санках Макей ехал с Броней на партизанский аэродром.
Большая стальная птица, широко раскинув свои мощные крылья, стояла посреди поляны, укрытая ёлками. Оставив лошадь в лесу, Макей пешком пошёл к самолёту, ведя под руку беременную жену.
Броня, поцеловав Макея, как‑то холодно сказала ему;
— Ну, мне пора. Прощай, Миша!
Она тяжело поднялась на крыло стальной птицы и, прежде чем сесть в фюзеляж, ещё раз «осмотрела на мужа. При свете костра Макей увидел, как по щекам Брони, тронутым бурыми пятнами, текли слёзы. Он махнул ей рукой:
— До свидания, родная!
И вздохнул.
Обратно с собой он вёз в лагерь пачку писем с Большой Земли. Письма были розданы партизанам. Какой восторг вызвали эти весточки издалека! Толе Ужову* прислала письмо неизвестная девушка из Алтайского края. «Бей врага беспощадно», — писала она ему. И он, читая эти строки, краснел: он ещё не убил ни одного врага и, возможно, не убьет. Он радист, он прикован к рации. Свиягин получил сразу три письма. Все они ему были дороги, но одно дороже всех. Он сидел под сосною, держа в руках белые листы бумаги. Лицо его было бледно, губы вздрагивали, по щекам катились слёзы:
«Мой милый сыночек! Неужели я читаю милые строки дорогого моего сыночка? И не верю, что мой милый сын жив. Как я тебя не воображала: и убитым, и искалеченным гитлеровцами. И на меня находил такой ужас! Часто я тебя вижу во сне. И не во сне, а наяву. Закрою глаза, и ты передо мною, с лица жёлтый и глаза закрыты. Душа моя изныла по вас, мои ясные соколы. Нет давно вести от Петеньки. Может, сгорел он в своём танке и не найти мне его косточек. А Коля сражается за вас в морской пехоте. С корабля он ушёл. Писал прошение товарищу Сталину. А Митя летает на каком‑то Яке. А ты в партизанах. И за тебя изболелось всё моё сердце. Уж старая я стала, еле хожу. Были бы у меня резвы крылышки, я бы, разгорькая, взвилась бы, прилетела бы к тебе, мой дорогой, в Белорусский лес и поведал бы ты мне своё проживание, рассказал бы ты про свои страдания. А я бы, горькая, обмыла слезами твои ранушки и у твоей бы постели пропела бы тебе песенку, какую пела у колыбельки. И легче бы стало тебе, сыночек мой. Шлю тебе своё материнское благословение и привет всему вашему партизанскому отряду. А гитлеровцев–злодеев гоните с нашей милой Родины».
В ночь на 12 апреля бригада Макея поотрядно выступила в поход, держа путь на Дручаны. Письма, полученные с Большой Земли от родных, знакомых и неизвестных, перечитывались снова и снова и в походе, и на больших, и малых привалах. Они были не тол: ко моральной поддержкой для партизан, за действиями которых следят с Большой Земли, но и служили бсевым приказом, выраженным словами жён, сестер, матерей и отцов. Смысл этого приказа сводился к одному: «А гитлеровцев–злодеев гоните с нашей милой Родины».